-55-
В.З. Демьянков (Институт языкознания РАН)
ПРАГМАТИКА КОММУНИКАЦИИ И КОГНИЦИЯ
В рамках коммуникации слово приобретает магическую действенность, далеко не всегда преодолевающую когнитивное сопротивление адресата. Прагматика исследует феномены “выразимости” в рамках концепций непрямого трансфера знаний и механизмов коммуникации.
Ключевые слова: прагматика коммуникации и непрямое значение высказывания, невыразимость, когнитивная эффективность коммуникации
Публикация выполнена при поддержке Российского научного фонда (проект № 14-28-00130 «Лингвистические технологии во взаимодействии гуманитарных наук») в Институте языкознания РАН.
1. Воздействующая коммуникация
Магия речевого воздействия заключается не только в «передаче информации», но и в воздействии на мнения о текущих событиях и на будущие действия собеседников. Многовековой опыт такого речевого внушения в обыденной жизни намертво утвердил человеческую веру в действенность слова. Фраза «Ну я же ему говорила: не пей!» выдает небезосновательную надежду изменить родительским наущением поведение адресата. Впрочем, магия эта не безгранична, о чем свидетельствует
-56-
обмен репликами типа: «Как же это произошло?» (в подтексте: «Как же ты это допустила?») – «Да я же ему говорила…».
Современные теории коммуникации, лежащие между социальной философией и теорией науки, взяли на вооружение классическое богатство наблюдений над тем, как развивались человеческие идеи [Jensen 2008: 839] в рамках различных интеллектуальных областей, пытаясь объяснить, почему, как и зачем в общении познается действительность. Для этого изучаются реально используемые человеком технологии создания и передачи информации, опирающиеся на достижения эпистемологии, этики, политологии и др. Исследования Е.С. Кубряковой в этой области занимают важное место, см. [Кубрякова 2012].
Коммуникация в типовом случае – не судорожные и непредсказуемые действия общающихся сторон; она основана на определенных принципах поведения, вытекающих из презумпции разумности, и механизмах когниции. В частности, «удачная» коммуникация предполагает, что адресат в состоянии распознать намерения говорящего (включая ожидания, надежды, желания, см. [Rusch 1997: 113]), участвуя в обмене высказываниями и делая логические выводы из ситуации общения. Да и сами высказывания дают для такого распознавания неплохой материал. Эта презумпция регулируемой коммуникации П. Грайса [Grice 1989] лежит в основе многих концепций прагматики [Allott 2010: 1-2].
2. Прагматика выразимости
Прагматика как лингвистическая дисциплина, изучающая язык в коммуникации в связи с намерениями общающихся сторон, выходит на передний план каждый раз, когда исследователь видит, что чисто языковые свойства высказывания, без учета индивидуальных особенностей коммуникантов, объясняют далеко не все, ср. [Martínez-Flor, Usó-Juan 2010: 3–4]. «Аксиомы прагматики» [Parret 1980: 65–70], не всегда бесспорные, суммируют только некоторые, пусть и очень важные, свойства общения:
1. Создание дискурса всегда сопровождается коммуникацией.
2. Содержание и реализация коммуникации взаимосвязаны.
3. Действия коммуникантов взаимны и бывают симметричными (например, «Привет! – Здрасьте!») или асимметричными (например, пара «вопрос – ответ»).
4. Значения высказываний существуют только постольку, поскольку их можно передавать при общении: коммуникация актуализирует
-57-
виртуальную систему значений, предопределяемую «передаваемостью» информации. Абсолютно непередаваемых значений, по определению, нет.
Последнее положение уточняет «принцип выразимости» в формулировке Дж. Серля: все, что можно помыслить, может быть сказано, однако не обязательно будет понято именно с целевым значением говорящего, см. [Searle 1969]. «Квантифицирующая» модификация этого принципа гласит: любой смысл любым говорящим может быть точно передан с помощью хотя бы одного выражения [Holdcroft 1978].
Противоположный подход – когда язык объявляют в принципе негодным средством общения, лишь в лучшем случае замутняющим передаваемые мысли (значения), – также зарегистрирован в европейской культуре. Мотивы непонятости и невыразимости реализуют древний и очень часто используемый сюжет трагичного существования человека в этом мире. Часто, но не всегда эти мотивы сводятся к «Нет слов» и «Найду ли краски и слова?» (А.С. Пушкин) как риторическому приему, подчеркивающему неординарность обсуждаемого события. Тогда вина с одной больной головы – говорящего-неумехи – перекладывается на другую: язык неадекватен, а собеседник непонятлив и внимательно слушает только себя. Другой подход: правда жизни существует, но не всякий может о ней правильно сказать, ср. [Wolosky 1995: 1]. Невыразимость как симптом глубоких чувств стала составной частью писательской техники, например, у Г. Флобера [Culler 1974: 13]: безнадежный поиск подходящего слова, le mot juste, вплетается в литературный текст на тех же правах, что и развитие основной сюжетной линии.
Гумбольдт как верный кантианец полагал, что язык может выразить все, но в каждый конкретный момент его развития не все потенции бывают реализованы: «[...] каждый язык должен уметь выражать все, иначе народ, которому он принадлежит, не сможет пройти через все ступени своего развития. Но в каждом языке есть часть, которая либо пока еще просто скрыта, либо навеки останется скрытой, если он погибнет раньше, чем успеет полностью развиться. Подобно самому человеку, каждый язык есть постепенно развертывающаяся во времени бесконечность» [Гумбольдт 1830/35: 171]. Для того-то язык и создает новые единицы, например, новые морфемы [Вандриес 1920: 152].
Итак, «Мысль изреченная есть ложь» (Ф.И. Тютчев), но других мыслей – в принципе неизрекаемых – у нас нет. Мир – наш. Но в разной степени. Все наши мысли изрекаемы, но только в некоторой степени,
-58-
иногда близкой к нулю. Есть ли «не наши» мысли и «не наши» значения? Возможно. Но человек, осваивая мир, приноравливается к нему сам и приноравливает к нему свой язык. Ср. диалог, демонстрирующий такое «приноравливание» мира в рамках интерпретации наблюдателя:
Кошка (глядя на муху с жадными глазами): «Мяу!»
Муха (про себя, в грозной задумчивости): «Жжжж!»
Первая милая собеседница лестно высказывается о будущей жертве: «До чего же она хорошенькая: ну просто съела бы!». Та же не говорит ни слова, но только что-то обдумывает с мрачной серьезностью. Однако наблюдающий эту жестокую идиллию в состоянии очертить круг возможных истолкований беседы. «Мушиной» (не человеческой) мысли, что «Жжжж!», русскоязычный наблюдатель может приписать контекстно-обусловленную небуквальную интерпретацию «Не поймаешь!», но это будет высказывание не на языке мухи. Сама муха – просто тварь, ей не дано понять всю глубину даже собственных мыслей, и это мы ей великодушно прощаем: мы подозреваем, что и сами гораздо умнее и глубже, чем кажемся себе на первый взгляд.
Сообщается не только буквальный смысл. В языковых описаниях используется поэтому оборот «выражение употребляется в переносном смысле», как если бы в репертуаре человека был запас «исходных» смыслов (подобный набору фишек, используемых в общении человека с шимпанзе Сарой много лет назад [Premack 1976]), в коммуникации не совпадающих с реальными, «вычисляемыми» интерпретатором, который эти подвижки и осуществляет по заказу «отправителя». Задача прагматики, – находясь за спиной всевозможных интерпретаторов, обоснованно предсказывать (хоть немного лучше, чем Гидрометцентр) небуквальные значения в дискурсе на основе буквальных значений и привходящих коммуникативных обстоятельств. Поэтому: «Все четыре момента – вещественное содержание и ситуационная перспектива, отношение говорящего к конкретной действительности и его отношение к слушателю – создают прежде всего смысловую сторону высказывания, и поэтому способ, посредством которого оформляется высказывание, мы называем его смысловой стороной» [Матезиус 1942: 446].
Помимо этих четырех моментов, в прагматической адаптации речи к коммуникации есть еще один важный фактор – содержание уже сказанного по ходу общения. Так, стремясь к внутренней гармонии, миролюбивый интерпретатор пытается избежать противоречий с тем, что ранее сказал сам; а драчливый интерпретатор таких противоречий
-59-
не боится и готов их провоцировать. Типовой умелый дипломат стремится избегать явных противоречий еще и с собеседником. Текст как постоянно пополняемый и актуальный корпус высказываний дает основу для дальнейшего хода общения. В частности, если тема обсуждения не меняется, нет смысла ее каждый раз объявлять (текстовый принцип экономии); переход к новой теме обычно обосновывается («легитимизируется») ее смежностью или контрастом с предыдущей темой [Flashner 1987: 132].
Подход к лингвистической прагматике как к инженерии небуквального смысла не менее распространен, чем чисто коммуникативный. Пытливый лингвист добросовестно пытается выявить законы, по которым выражение – например, сделать ноги (в дружеском совете мухе: «Спасайся!») или задние мысли об опасности (которые должны быть даже у самой последней твари) – прирастает небуквальными значениями. В ход идет понятийный аппарат лексической семантики, синтаксической семантики, исторической семантики и др. Такие экспликации бывают более чем фантастическими, когда лингвист ментально надрывается в попытках найти достойное объяснение, то есть, увидеть закономерность там, где (на первый взгляд) смысловой переход ничем не мотивирован. Когда же репертуар объяснений исчерпан, только и остается вздохнуть: «Прагматика!» опять-таки с небуквальным значением: «Так случилось!»
3. Действенность коммуникации и когниции
Выходит, прагматика – термин для «семантической неожиданности», проистекающей из тех коммуникативных мотивов, которые на момент объяснения не всегда бывают ясны. Ядро прагматики высказывания определяют как то, что сообщается («общий смысл» в коммуникативном намерении говорящего), но за вычетом «словарного», то есть, буквального значения слов, входящих в это высказывание, ср. [Allott 2010: 1-2]. Причем целеполагание предложения («the intensely purposive character of every sentence» [Gardiner 1932: 251]) состоит не только в том, что говорящий решает сказать и о чем предпочитает умолчать, и не только в выборе стиля воздействия на слушателя. Намерение просматривается уже в самом упоминании предметов и в форме «презентации этих предметов речью» [Gardiner 1932: 251]). Иначе говоря, интенциональность состоит во взаимодействии возможностей и потребностей коммуникации с потребностями и возможностями когниции.
-60-
Очень хорошо вписывается в эту концепцию представление о когниции как об обработке, переделке, «подгонке» к обстоятельствам общения и передаче информации в рамках «информационно-поисковой» парадигмы когнитивной лингвистики, см. [Haselager 1997: 1]. Небуквальность предстает как смысловые следы вписывания выражений в личные нужды коммуникантов и во взаимоотношения общающихся сторон. Отсюда, кстати, – усиление и/или смягчение категоричности выражения, использование мягкого, не очень мягкого, крепкого или весьма крепкого слова в нашей речи, ср. [Watson, Hill 2012: 234]. Например, по [Kimball 1972], реальный смысл предложений I believe that the world is not round и I don't believe that the world is round следующим образом различаются: первое – сообщение о пропозициональной установке говорящего, о том, что говорящий верит в нечто (а не утверждает, доказывает и т. п.); второе же тематизирует пропозицию: The world is not round.
Так возникает хитросплетение когниции и коммуникации, не противоречащее духу когнитивной лингвистики. Об этом прямо пишет Н. Хомский, много лет до этого четко разграничивавший эти две функции языка и считавший когницию самым сильным звеном в становлении человеческого языка: «Communication is not a matter of producing some mind-external entity that the hearer picks out of the world, the way a physicist could. Rather, communication is a more-or-less affair, in which the speaker produces external events and hearers seek to match them as best they can to their own internal resources. Words and concepts appear to be similar in this regard, even the simplest of them. Communication relies on shared cognoscitive powers, and succeeds insofar as shared mental constructs, background, concerns, presuppositions, etc. allow for common perspectives to be (more or less) attained. These semantic properties of lexical items seem to be unique to human language and thought, and have to be accounted for somehow in the study of their evolution» [Chomsky 2009: 27].
По этому параметру когнитивный подход противопоставляется тому («традиционному») взгляду, согласно которому значение «передается» языковыми выражениями, задается человеческой когниции в готовом виде как «семантический замысел», как план-проект высказывания, и уже содержится «в чистом виде» в действительности. При когнитивном же подходе (иначе называемом концептуализмом) значение «эмерджентно», оно создается и организуется в результате когнитивной переработки мира; ср.: «Meaning is mediated and organized by cognitive processing and is thus based on human cognition and understanding»
-61-
[Nishimura 1993: 487]. То есть, значение создается и передается одновременно, в рамках одного акта. Например, только по ходу своей речи мы решаем, в какой пространственной или временной перспективе следует дальше подавать свое сообщение, если этого требует капризный «шибко чуткий» адресат, ср.: Прибежали в избу дети и Убежали в избу дети. В обоих случаях дети посетили избу, но из первого предложения видно, что в избе в этот момент были «глаза» автора, а во втором – дети «с глаз» автора понеслись долой в избу, где и найдет продолжение вся описываемая история. От выбора перспективы зависит и выбор предлогов [Köller 1999], ср.: Пожар – нередкое событие в нашем селе (автор осознает себя частью села) и Пожар – нередкое событие на (при неправильном *нашем) селе. Живя на селе, автор не обязательно живет именно в том в селе, за судьбу которого испытывает гражданскую боль.
Итак, нет смысла спорить о том, кто в «Доме языка» хозяин: коммуникация или когниция. Дискуссия о примате когниции над коммуникацией и коммуникации над языком «снимается» с повестки дня. Главный примат (в прямом и в переносном смыслах этого слова) – человек.
«Ну я же ему говорила…» Чего больше в этой фразе: неоправдавшихся надежд на магию слова, так и не «доставившего» когниции от одного умного человека к другому, бесшабашному, – или горькой констатации того, что упрямство когниции (собственных жизненных ценностей и склонностей) в борьбе с этой магией у этого другого победило с разгромным счетом?
Заключение
Прагматический подход к объяснению феноменов непрямого значения демонстрирует то положение, что человеческие когниция и коммуникация представляют собой две стороны единого явления. Однако это все-таки две разные стороны, всевозможные, иногда весьма неожиданные, взаимодействия которых прагматика и исследует.
Литература:
Вандриес Ж. Язык: Лингвистическое введение в историю /Пер. с фр. – М.: Соцэкогиз, 1937. (Оригинал: 1920).
Гумбольдт В. ф. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества /Пер. с нем. // Гумбольдт В. ф.
-62-
Избр. труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1984. С.34–298. (Оригинал 1830/35).
Кубрякова Е.С. В поисках сущности языка: Когнитивные исследования. – М.: Знак, 2012.
Матезиус В. Язык и стиль /Пер. с чеш. // Пражский лингвистический кружок: Сборник статей /Под ред. Кондрашов Н.А. – М.: Прогресс, 1967. С.: 444-523. (Оригинал: 1942).
Allott N. Key Terms in Pragmatics. London; New York: Continuum International Publishing Group, 2010.
Chomsky N. Opening remarks // Of Minds and Language: A Dialogue in the Basque Country / Edit. by Piatelli-Palmarini M., Uriagereka J., Salaburu P. – Oxford; New York: Oxford University Press, 2009. P. 13–43.
Culler J. Flaubert: The Uses of Uncertainty. – Ithaca (New York): Cornell University Press, 1974.
Flashner V. The grammatical marking of theme in oral Polish narrative // Coherence and Grounding in Discourse / Edit. by Tomlin R.S. – Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 1987. P. 131–156.
Gardiner A. The theory of speech and language. – 2nd ed-n, 1951. – Oxford: Clarendon, 1932.
Grice P. Studies in the way of words. – Cambridge (Massachusetts); London: Harvard University Press, 1989.
Haselager W.F.G. Cognitive science and folk psychology: The right frame of mind. – London etc.: Sage, 1997.
Holdcroft D. Words and Deeds: Problems in the Theory of Speech Acts. – Oxford: Clarendon, 1978.
Jensen K.B. Communication Theory and Philosophy // The International Encyclopedia of Communication / Edit. by Donsbach W. Oxford etc.: Blackwell, 2008. P. 839–852.
Kimball J.P. The modality of conditionals // Syntax and semantics / Edit. by Kimball J. – New York; London: Seminar Press, 1972. Vol. 1. P. 21-27.
Köller W. Die Perspektivierungsfunktionen von Präpositionen // Usus linguae: Der Text im Fokus sprach- und literaturwissenschaftlicher Perspektiven: Hans Otto Spillmann zum 60. Geburtstag / Hg. von Warnke I., Hufeisen B. – Hildesheim etc.: Olms-Weidmann, 1999. S. 129–149.
Martínez-Flor A., Usó-Juan E. Pragmatics and speech act performance // Speech Act Performance: Theoretical, Empirical and Methodological Issues / Edit. by Martínez-Flor A., Usó-Juan E. – Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 2010. P. 3–20.
-63-
Nishimura Y. Agentivity in cognitive grammar // Conceptualizations and Mental Processing in Language / Edit. by Geiger R., Rudzka-Ostyn B. – Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 1993. P. 387–530.
Parret H. Pragmatique philosophique et épistémologie de la pragmatique: Connaissance et contextualité // Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique / Edit. by Parret H. et al. – Amsterdam: Benjamins, 1980. P. 7–189.
Premack D. Intelligence in ape and man. Hillsdale (New Jersey): Erlbaum Associates, 1976.
Rusch G. Comprehension vs. understanding of literature // The systemic and empirical approach to literature and culture as theory and application / Edit. by Tötösy de Zepetnek S., Sywenky I. – Edmonton (Alberta): University of Alberta; Siegen: Universität Siegen, 1997. P. 107–119.
Searle J.R. Speech acts: An essay in the philosophy of language. – Cambridge: Cambridge University Press, 1969.
Watson J., Hill A. Dictionary of Media and Communication Studies. 8th ed-n. New York etc.: Bloomsbury Academic, 2012.
Wolosky Sh. Language Mysticism: The Negative Way of Language in Eliot, Beckett, and Celan. – Stanford (California): Stanford University Press, 1995.