Почти во всяком описании свойств языка, связанных с вопросом о субъекте, предикате, о видовых и залоговых противопоставлениях, встречаются термины «ситуация» и «событие» [1], причем термин «событие» либо оставляют без определения, считая его интуитивно ясным, либо характеризуют в языковых проявлениях. Классифицируя предложение через единицы, составляющие его, попутно получают и классификацию событий и ситуаций. Так, Т. В. Булыгина и О. Н. Селиверстова в своих недавних исследованиях, посвященных классификации предикатов [2], получили таксономию ситуаций через классификацию предикатов. Ю.С.Степанов [3] сначала устанавливает систематику типов предложений, а затем выявляет («челночной процедурой») зависимые от предложений семантические сущности словаря. В данной же работе ставится вопрос том, как соотносится событие с самим фактом его упоминания в тексте. Здесь будет сделана попытка приложить интерпретирующий подход (о котором подробнее см. [4], [5]) к анализу понятия «событие» и выделить те признаки, которые приписываются событиям в интерпретации текста.

1. Понятие события в семантике и прагматике

Через понятие события определяются и прагматические условия приемлемости (уместности), и семантические условия истинности высказываний. Так, говорят о грамматической приемлемости или неприемлемости предложений типа Петр принялся падать с точки зрения того, возможны ли (и при каких условиях) такие ситуации, в которых обычно неконтролируемое падение находится под контролем человека. С другой стороны, предложение Петр прочитал книгу описывает действительное событие в том случае, если соблюдены условия, при которых можно говорить об истинности высказывания; скажем, если Петр, читая книгу (производя ряд соответствующих действий), дошел до конца книги. Итак, предложение должно описывать возможное событие, чтобы претендовать на квалификацию приемлемости; а в то же время из набора различных толкований предложения выделяются те, которые определяются условиями истинности относительно описываемых событий. Иногда использование языковой формы для информирования о том, что имеет, имело или будет иметь место определенное событие, относят к отдельной – референтной – функции языка [6], которая устанавливает соответствие между реально происходящими событиями и языковыми высказываниями.

-321-

Такая трактовка событий – как того, что описывается (характеризуется и т.п.) высказываниями, существуя самостоятельно,– не единственно возможная. Другой подход к событию – как к тому, что вне речи не существует: событие создается предложением или текстом, а точнее – их интерпретацией. При первом, более распространенном подходе (как в высказываниях типа «Предложения в перфекте описывают события уже произошедшие, но актуальные для настоящего момента времени») предполагается, что событие существует само по себе: высказывания дают его портрет, более или менее сходный с оригиналом. Второй же подход отказывает событиям в самостоятельном существовании вне мышления и речи.

Первый из названных подходов связан с уподоблением событий объектам; при максималистском воплощении он приводит к мене местами объектов и событий. Так, Б. Расселл считал, что мир состоит из событий, а не из субстанций, составляющих объекты, и что объекты – это некоторые «структурированные единства, занимающие определенные области в пространстве-времени» [7]. Другие же исследователи (как П. Хэккер [8]) уподобляют события не объектам, а скорее их теням: происходя в одном и том же месте и в одно и то же время, события могут полностью накладываться друг на друга, не совпадая, а только создавая впечатление сгущенности. Таким образом, по Хэккеру, события лежат вне измерений пространства-времени в отличие от реальных объектов, полностью идентифицируемых своим положением в пространстве-времени. Так, рассказывая поучительную историю, мы одновременно повествуем и поучаем,– оба наших действия протекают параллельно в одном и том же пространстве.

Однако и тот, и другой способ уподобления не полностью соответствуют интуитивному представлению о том, что такое событие. На наш взгляд, следует различать внутри этого понятия три разновидности:

а) событие как идея (именно к этому виду относится уподобление тени); его аналогом, видимо, является интенсионал имени или дескрипции; два неидентичных идеи-события могут в пространстве и времени полностью накладываться друг на друга;

б) собственно событие, или референтное событие; его аналог – конкретный референт (экстенсионал) имени – конкретный объект, занимающий конкретное же положение в пространстве-времени [3, с.11], это – прообраз для идеи-события, которая в свою очередь дает его интерпретацию; если говорят, что два события происходят одновременно в одном и том же месте, значит, мы имеем два разных события-идеи, но одно референтное событие, рассматриваемое с разных точек зрения (так же как, принимая незнакомый объект то за слона, то за верблюда, то одновременно и за слона, и за верблюда и только потом разглядев, что перед нами облако пара, мы имеем дело с одним референтным объектом, но с разными его интерпретациями в виде денотатов);

в) текстовое событие в его атрибутах, «осциллирующих» в интерпретации (отдаленная аналогия его – «звуковая оболочка» имени). Так, текстовое событие может устанавливать течение событий плавно, без возвращения на начало и без исправлений, а может быть переполнено противоречивыми деталями, заставляющими выбирать то одну, то другую гипотетическую интерпретацию, т. е. соотносить текстовое событие то с одной идеей-событием, то с другой, при этом то предполагая наличие референтных событий, то полностью осознавая их невозможность. Между идеями-событиями и референтными событиями в рамках одной и той же интерпретации текста существуют соотношения типа «Идее-событию А, являющейся причиной для идеи-события В, может соответствовать только такое референтное событие, которое происходит раньше референтного события для В»; подобной соотнесенности нет между идеей-событием и текстовым событием.

Интерпретация и изложение текстовых событий укладываются в «конвенции о высказываниях», принятые в конкретном социуме. К таким

-322-

конвенциям относится, в частности, и соглашение использовать лишь имена, известные адресату, либо пояснять – в противном случае – вновь вводимые имена. Поэтому связанность текстовых событий определяется не только степенью «плавности» изложения (той степенью, в какой возможно установить течение референтных событий без разрывов в пространстве и времени или течение идей-событий без разрывов во времени), но и степенью соблюденности этой конвенции. Например, предложения, «описывающие» одно и то же референтное событие, по-разному уместны в зависимости от различных обстоятельств их подачи, ср. Кошка неожиданно замяукала, Мурка страшно рассердилась и Чудо природы прямо-таки озверело. Во всех трех предложениях мы имеем дело с различными текстовыми событиями, интерпретации которых обладают общими частями, представляющими идентичные идеи-события («кошка замяукала»).

Различие между референтным событием, идеей-событием и текстовым событием созвучно противопоставлению событий, пропозиций и фактов у 3. Вендлера [9] (гл. 5 и 6); [10], однако разграничительная линия у нас несколько смещена: идея-событие отличается от пропозиции тем, что включает в себя пропозициональную установку, а текстовое событие представляется как интерпретация отрезка текста в его контексте. Это трехчастное деление не общепринято: так, одни исследователи говорят с несомненностью о существовании собственно событий, но при этом факты и пропозиции у них получают не параллельный статус [11], [12], [13], другие считают события и пропозиции разновидностями «положений дел», определяемых как объекты пропозициональных установок, причем законы логики относят только к пропозициям [14]; третьи же считают события «усеченными фактами» [15, с.312] (см. также [16], [17]).

2. Координаты интерпретации событий в тексте

События в тексте выделяют, опираясь на то, что можно назвать «координатами интерпретации» – вехами, которые устанавливаются самим ходом интерпретирования и по отношению к которым выдвигаются гипотезы о смысле текущего отрезка текста: эти гипотезы подтверждаются или опровергаются в процессе интерпретации последующей речи. К основным характеризующим координатам событий могут быть отнесены следующие:

а) подтвержденность (или неподтвержденность) ожиданий относительно дальнейшего изложения,

б) место события среди эпизодов дискурса,

в) точка зрения.

Поскольку событие предполагает подтверждение или опровержение гипотез, можно говорить о неожиданных и состоявшихся событиях, в отличие от объектов, состояний и процессов. Например, дом сам по себе не может быть неожиданностью, а появление дома, его разрушение, пожар и т. п. – могут; следовательно, они могут составлять событие. Точно так же предложение Плавно текла река, описывающее процесс и взятое изолированно (скажем, в качестве грамматического примера), неожиданности не предполагает. Однако в определенном контексте это же предложение может представлять целое текстовое событие, ср.: Мы целый день строили дамбу. Наши труды увенчались успехом. Утром же, когда проснулись, увидели: плавно текла река… Однако это событие состоит в нашем обнаружении того, что имеет место процесс, как бы вложенный в капсулу, стенок которой (пропозициональной установки «обнаружения») мы не видим.

О событии можно говорить только как о чем-то, лежащем в ряду других эпизодов одного дискурса. Связанный дискурс может быть посвящен одному целому событию, подразделяемому на фазы (тоже события, но рассматриваемые как составляющие более крупную единицу), а может и и не содержать никаких событий (как описание пейзажа). Представляется, что если в интерпретации связанного дискурса имеется хотя бы одно (текстовое)

-323-

событие, то весь дискурс можно разделить полностью на события (возможно, пересекающиеся). О последовательности референтных событий при интерпретации текста мы судим как по употреблению временных форм предикатов, так и по лексическим и конструкционным свойствам предложений (например, глаголы прихода и ухода во многих языках помечают «пройденные» и «намечаемые» события [18]).

В текстовом событии точка зрения (например, фокус эмпатии) остается постоянной: когда она передвигается, мы переходим к другому событию или к разрыву связанности дискурса в результате его переориентации. Благодаря постоянству фокуса эмпатии событие и воспринимается как целое, а именно как «сплющенное» целое. Таким образом, в интерпретации дискурса проявляется – на каждом ее этапе – локация, позиция Эго интерпретатора (пример см. ниже).

Понимание текста, описывающего событие, метафорически можно представить так. Мы забрасываем в воду сеть (метафорический образ системы языка) и «боремся» с неизвестными подводными объектами, гипотетически представляя их себе как желанную рыбу; вытягивая сеть на сушу, мы постепенно стягиваем неопознанный объект в узлах сети (т. е. в координатах интерпретации), сам объект в это время либо бьется в сети (это случай гипотетически динамической ситуации, процесса или события, – который может, впрочем, обернуться неподвижным по природе объектом, движимым подводными силами), либо он неподвижен (это гипотетически,статическая ситуация, которая может оказаться замершей «хитрой» рыбой). И в том, и в другом случае, вытянув сеть на сушу, мы обнаружим только знакомые нам объекты – денотаты имен, а трепыхавшийся объект (референтное событие) спокойно ушел под воду, порвав сеть в тех местах, которые очерчивают его контуры (т.е. дают представление о нем по его следу – по идее-событию).

Текстовое событие как раз и состоит в вытягивании сети. Сказать, что мы «описываем» событие, можно именно в том смысле, что мы регистрируем этот процесс «борьбы» с неопознанным объектом по ходу ее протекания. То, что часто называют семантическим представлением предложения, описывающего события, например, в терминах участников, обстоятельств и действий (как в падежной грамматике Ч. Филлмора), дает событие спроецированным на тот момент, когда сеть вытянута на сушу, т. е. когда то, что было в этой борьбе вытянуто раньше, проецируется на равных правах с тем, что «появилось» позже, и в такой проекции от него уже не отличимо в отношении «этапности борьбы». Вот почему предложения Онегин убил Ленского на дуэли и Ленский был убит Онегиным на дуэли в таком семантическом представлении окажутся равнозначными, несмотря на то, что в первом случае в нашем «осознании» первым появляется Онегин, а во втором – Ленский. Итак, пропозициональная формула убил (Онегин, Ленского, на дуэли) не отражает хода интерпретации, а как бы подытоживает ее результат в виде одной из идей-событий, возможных для этого текстового события в качестве его «сплющенной» интерпретации.

3. Признаки событий в интерпретации

При концептуальном анализе можно выделить такие признаки, с помощью которых понятия «ситуация», «событие» и т. д. можно определить и различить друг от друга, выделяя при этом их подклассы. Ниже мы остановимся кратко только на некоторых признаках: выделение всего набора – задача «параметризации» [19], которую трудно решить в пределах одной статьи.

3.1. Статичность – динамичность

Внутри каждой из названных категорий различаются изменение и неизменность. Разумеется, поскольку в реальном мире изменяется все, это противопоставление относится

-324-

не к референтной стороне (референтные события всегда динамичны), а к идее-событию и к текстовой подаче события. Статичностью наделяются статичные ситуации (или ситуации в узком смысле слова: условно ситуацией вообще называют все, что может быть описано с помощью предложения). Динамичные ситуации – те, что требуют постоянного «притока энергии» [20, с.19]. И статичная, и динамичная ситуации, кроме того, могут быть далее подразделены на классы в зависимости от того, имеется ли релевантное для интерпретации изменение. Статичная ситуация с изменением – это динамичная ситуация без общего изменения, а именно, осциллирующий процесс. Например, известно, что электрическая лампа горит, на самом деле постоянно то затухая, то снова загораясь (периоды загорания настолько малы, что на глаз не заметны). Один и тот же интерпретатор, рассматривая предложение Лампа горела на столе, в зависимости от точки зрения, оформляющей его мысленную картину «модельного мира», выстраиваемого по ходу интерпретации дискурса, может по-разному расценить ту ситуацию, которая лежит за таким высказыванием – как осциллирующую или как статичную (даже не подозревая о колебаниях).

В рамках указанного противопоставления событие часто определяют как любое изменение состояния. Так, Г.Х. фон Райт [21] определял событие как отношение между двумя состояниями дел определенного вида, а именно: последующее состояние является отрицанием предыдущего. Предлагая формальный аппарат «логики действия», он ввел логический оператор Т, читаемый как «и затем». Итак, событие – это тот случай, когда для некоторого состояния р имеем: р Т не-р (состояние прекращается) или не-р Т р (состояние возникает). Определяя собственно действие как произведение агенсом некоторого события (т. е. как каузацию события), он прибегает к оператору I, читаемому как «вместо того, чтобы»: действие – это тогда (не-р Т р) I не-р. Для собственно каузации этих операторов еще недостаточно [22, с.99]. Продолжая эту идею, X. Камп [23, с.135] определяет изменение как последовательность несовместимых состояний, подчиняющуюся принципам бивалентности и несовместимости. Пусть р – одно состояние, а с – другое, следующее за ним. Тогда, согласно принципу бивалентности, в любое время истинно либо р, либо не-р. Согласно же принципу несовместимости, во время изменения от р к с не имеют место ни р, ни с, причем время тогда следует определить через понятие изменения, а не наоборот [23, с.148]. Каждое изменение может быть, таким образом, прямо или косвенно охарактеризовано через предикаты, описывающие начальное или конечное состояние [23, с.175]. Так, предложение Снег растаял описывает событие через предикат, дающий заключительную стадию изменения, а предложение Ребенок расплакался – через предикат начального состояния.

Итак, событие определяют через понятие изменения, которое в свою очередь включает в себя понятие отрицания.

3.2. Контролируемость – неконтролируемость

Этот признак связан с наличием или с отсутствием агенса – действующего лица, обладающего (в оценке интерпретатора) волей и вследствие этого контролирующего те свои изменения и/или действия, которые могут быть расценены как преднамеренные. Динамические ситуации, обладающие такой контролируемостью, называются деятельностью, если рассматриваются как протяженные во времени, и поступками, или актами, если в идее-событии время несущественно. Неконтролируемым же событиям можно было бы присвоить название «происшествие» – это такие случаи, которые описываются предложениями типа Бутылка упала на пол (агенса не может быть), К земле приближается комета (комета может рассматриваться как агенс только в «одушевляющей» интерпретации), Петр упал под стол (при том истолковании, когда падение – непреднамеренное, не входящее в роль в спектакле и т.п.; ср. в противном случае Петр нарочно упал под стол, чтобы его не заметили).

-325-

Агенс, в типовом предложении представленный подлежащим, является и потенциальным фокусом эмпатии: его глазами интерпретатор обычно смотрит на развертывающиеся в тексте события, до тех пор пока не произойдет переключение этого фокуса (т.е. пока одно текстовое событие не сменит другое). Контролируемость, как и динамичность,– признаки, характеризующие идею-событие; если бы контролируемость относилась к характеристикам референтного события самого по себе, вне связи с идеей-событием, то следовало бы признать, что в каждом случае сама референтная ситуация предрешает выбор агенса,– в то время как этот выбор далеко не однозначен. Так, предложение Петр и Мария целуются описывает то же референтное событие, что и Мария и Петр целуются, Петр целует Марию, а Мария целует Петра. Однако в этих случаях мы сталкиваемся с различными точками зрения, исходя из которых тот или иной участник события расценивается как основной для той или иной фазы события.

3.3. Рассмотрение в целостности и по фазам

Динамические ситуации, рассматриваемые в целостности, обычно называются событиями; те же ситуации, рассматриваемые в развитии, называются процессами. Это противопоставление не однозначно связано с противопоставлением по длительности.

3.4. Моментальность – длительность – повторительность

Моментальное событие часто называют «скачком» (в широком смысле); тем не менее при этом речь идет об идее-событии: так, даже если одно референтное событие длится дольше другого, оно может быть «представлено» в виде скачка, а более короткое – в виде процесса. Например, предложение Ружье выстрелило интерпретируется как моментальное событие, а предложение Электрон медленно кружил вокруг ядра – как длительное (и возможно, как повторительное, «итеративное»), несмотря на то, что период обращения электрона гораздо короче времени, в течение которого слышен выстрел. Данный признак в отличие от пространственно-временной локализации «в чистом виде» связан с идентифицированнием события.

3.5. Достигнутость – недостигнутость цели

Это противопоставление часто связывают с «предельностью» (telicity) – «непредельностью» (atelicity) события [24]. По этому признаку 3. Вендлер [91 противопоставляет «достижение» (achievement) «достиганию» (accomplishment) в рамках каузативности. Так, Петр написал книгу значит, что Петр «каузировал» существование книги и добился этого, а Петр писал книгу интерпретируется как случай, когда Петр стремился к тому, чтобы книгу написать, однако неизвестно, написал ли он ее. По Э.Баху [25], событие – это «единовременный объект», обладающий началом, серединой и концом, если речь идет о «достигании», но только началом, совпадающим с концом (и без середины),– в случае «достижения».

У 3. Вендлера при данном различении речь идет о классификации предикатов-глаголов (т. е. лексических единиц). Б. Комри [20] показывает, что существенно и то, имеется ли при предикате прямое дополнение. Так, предложение Петр пел не указывает на стремление к пределу – к завершению песни, а предложение Петр пел песню – указывает. Такая оценка, однако, опирается на презумпцию конечности всякой песни. Этой презумпции противоречат «бесконечные» песни типа «Сказки про белого бычка» или «У попа была собака». Вот почему даже указание на объект не задает однозначно предельность события в предложении Петр пел задушевную песню о том, какая у попа была собака.

Итак, для интерпретации события как предельного существенно культурологическое измерение: ни предикат сам по себе, ни предикатная составляющая не исчерпывают целиком предельности.

3.6. Степень достоверности

Видимо, эта степень связана не с одной осью, а с несколькими. Например, Ф. Вегенер [26] различал:

а) объективность ситуации (в противопоставлении «кажущемуся»),

б) связанность

-326-

с припоминанием (обычно для событий в прошлом),

в) соотнесенность с личностной идентификацией («лично известное» событие).

Достоверность (взятая как отношение между говорящим и текстовым событием) устанавливает правила изложения в рассказе. Р. Якобсон [27] определял достоверность (evidentiality) как глагольную категорию, связывающую три события: повествуемое событие (т. е. референтное событие), событие речи (т. е. событие, состоящее в говорении) и повествуемое событие в речи (т. е. текстовое событие и идею-событие). Достоверность связана с указываемым явно или неявно источником информации: чужой рассказ, сон, предположение и личные переживания, т. е. в конечном итоге она указывает на реальность (актуальность) события или отсутствие реальности [28]. Во многих языках, как в некоторых языках американских индейцев [29], достоверность эксплицитно выражается грамматически: в зависимости от вида «освидетельствования» предикаты предложений получают дополнительное морфологическое оформление.

Иногда [30] событие противопоставляют пропозиции, заключенной в предложении, именно по признаку достоверности: если для пропозиции (в которой даны новое и известное в рамках предикатно-аргументных отношений) существенно наличное знание и несущественны его источники, то для события существенны источники знания.

В цельном повествовании с достоверностью связан выбор локации рассказчика; рассказ от лица участника событий не допускает той подвижности точек зрения, что рассказ постороннего лица, имеющего доступ к различным источникам; поэтому в принципе смена событий в рассказе от третьего лица может быть более непринужденной и динамичной, чем в рассказе от первого лица (который зато выигрывает в глубине проникновения в события). Однако в каждом предложении повествования выделяется тот «центр осознания», относительно которого и организуется ход изложения [31] и который определяет допустимость перехода от данного события к какому-либо другому. В частности, порядок изложения событий определяется «перспективой говорящего» (траекторией его фокусов эмпатии), руководствующегося не только собственными, глубоко личными данными, но и культурообусловленными принципами [32]. Исходный пункт «подачи» эпизодов повествования, лежащий в основании такой перспективы (к нему рассказчик может вернуться, переходя от одного события к другому), не обязательно представлен конкретным объектом или конкретным лицом (из числа участников референтного события): так, в некоторых диалектах эскимосского языка [33] точкой отсчета может явиться начало, середина или конец эпизода, что видно из употребления различных (в каждом из этих случаев) показателей локатива.

3.7. Ролевые функции участников события

Именно они положены в основу многих логических и лингвистических способов представления (репрезентации) высказывания. Если, согласно [34], упорядоченное множество «участников» и обстоятельств события приравнять «статичным ситуациям» (состояниям), то изменение состояний, в частности событие, может быть описано как удаление, добавление или перестановка ролями объектов, свойств и отношений. Эти изменения, как и другие характеристики собыгия, рассматриваются в определенной перспективе, связанной с языковым узусом. Так, японец, наблюдающий за ловлей рыбы, может воскликнуть: Аа! Сакана-га цурэта (букв. «Ага, рыба поймана»), англичанин в этом случае скажет: Look! He caught a fish! («Смотрите, он поймал рыбу»), а в русском узусе приемлемы оба варианта: Попалась! и Поймали! У.Джейкобсен [35] связывает это с тем, что носитель английского языка видит событие как изменение от «непоимки» к «поимке», а японец – от «непойманности» к «пойманности» (воспринимая то же референтное событие в «пассивной» перспективе). Это в свою очередь связано с тем, что в японском узусе грамматикализована та «техника избегания», с помощью которой можно не указывать лицо, «ответственное» за

-327-

какое-либо событие (особенно если это лицо – говорящий, адресат или известный обоим другой человек).

Различные языковые узусы (но не различные языковые структуры) представляют различные возможности для подобной деперсонализациисобытии: так, немецкие тексты по истории архитектуры [36] могут иногда полностью состоять из предложений, в центре внимания которых произведение искусства, а не его автор, что для английского текста было бы скорее аномалией (хотя чисто грамматически и было бы зачастую допустимо). И тем более «сложными» являются [37] в английском те предложения, которые представляют события с существующим агенсом, не указанным явно. Поэтому определение, предложенное в работе [13], согласно которому событие состоит в проявлении объектом некоторого свойства во времени (в частности, действие – это проявление некоторого свойства субъекта действовать тем или иным образом в конкретном времени), относится именно к узусу, приписывающему соответствующие свойства потенциальным участникам событий (ср. [38]).

3.8. Противопоставление известного, желательного и предпочтительного событий

Оно выявляется, например, в наклонениях.

3.9. «Способ существования» объектов в событии

Локализованность объекта в пространстве и во времени, когда речь идет об идеях-событиях, не совпадает с существованием этих объектов в реальном мире. Скажем, ребенку показывают игрушку и говорят, что ее принес Дед Мороз, пока он спал. Для взрослого эта идея-событие состоит в появлении игрушки, а для ребенка – в приходе Деда Мороза (и, как следствие этого, в появлении игрушки). Однако референтное событие в обоих случаях – одно и то же: ни ребенок, ни взрослый Деда Мороза не видели, для них «обоснованием» для высказывания о событии является появление игрушки.

3.10. Пространственно-временная локализация события

Итак, вне зависимости от того, существуют ли реально участники событий или это вымышленные персонажи, можно события локализовать. В отношении к физическому пространству-времени различаются [39], [40]:

а) референтная точка типа здесь – там, от – до,

б) плоскость или измерение – вверх, вверху – вниз, внизу и т.п.,

в) конфигурация – типа круглый, квадратный.

Первые два различия действительны и для пространства, и для времени, а последнее – только для пространства.

Связаны эти свойства и с противопоставленностью процессов и событий. Так, X.Бринкманн [41] полагал, что в предложениях, представляющих процессы, противопоставленность пространства и времени выражена ярко, а в предложении о действии, когда человек-агенс воспринимается как часть мира, это противопоставление размыто. Такое неравноправие пространства и времени используется и в том определении «обобщенных событий», которое идет от Р. Монтегю [42]: их можно определить как пропозиции, т.е. как функции, устанавливающие соответствия между возможным миром, интервалом времени и истинностной оценкой [43]. Другая сторона этого связана [44] с тем, что событие можно представить как воплощение (инстанциацию) временных свойств с нарушением одного из условий, входящих в определение «состояния». События могут быть моментальными или протяженными (в референтном времени; ср. выше признак 4); среди моментальных событий различаются неповторяющиеся (им соответствуют точки на абсолютной временной оси) и повторяющиеся (им соответствуют интервалы).

Процессы и состояния в отличие от событий однородны [45]: любая часть конкретного процесса или состояния представляет собой дальнейший «образчик» этого же процесса или состояния. События же неоднородны

-328-

и включают в себя граничные точки времени (в отличие от процессов и состояний, граничные точки которых не входят в них).

В повествовании, дающем смену событий, следует различать собственно событийную часть и фоновую; последняя может быть предвосхищающей или подготавливающей, она не только сообщает дополнительные сведения об участниках события, но и может ускорять или замедлять течение рассказа, придавать различную скорость и весомость отдельным фазам событий и т. д.

3.11. Квантифицируемость события

Процессы родственны неисчисляемым сущностям, а события могут быть сопоставлены с экземплярами [46], [25]. Эта исчисляемость события может быть подана в предложении явно, например Имело место три извержения Везувия и Везувий три раза извергался, и неявно, как в предложении В последние годы Везувий уже извергался [47].

3.12. Причинность – беспричинность

Имея выраженную или невыраженную причину, одно событие может представлять в тексте («описывать») причину для других событий. Именно по месту в цепи каузации и пытаются часто установить критерий отождествимости идей-событий (разумеется, предпосылкой для такого отождествления является отождествимость референтных событий). Так, Д. Дейвидсон [48] полагал, что два события идентичны тогда и только тогда, когда у них одинаковый набор причин и следствий; при этом [49] неверно, что весь набор причин события полностью складывается из причин каждой из составных частей события. Критикуя подход Дейвидсона, М. Бранд [50] указывает, что знание тождества причин и следствий уже предполагает знание о тождестве событий [15, с. 303-304]; [51].

Заключение

Обладая перечисленными выше «параметрами», событие представляет сложное единство – такой комплекс (референтное событие, идея-событие и текстовое событие), который в различных эпизодах интерпретации текста проявляет различные, иногда противоречивые свойства. Этим и объясняется, что среди перечисленных признаков имеются такие, которые частично перекрывают друг друга. Подчеркивая предварительный характер предлагаемого набора характеристик, отметим, тем не менее, что именно благодаря таким «перекрытиям» и возможны в интерпретации противоречивые идеи-события. Несмотря на это, идеи-события могут недвусмысленно соотноситься со строго устанавливаемыми референтными событиями и связно описываться в тексте.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бондарко А. В. Категориальные ситуации (К теории функциональной грамматики). – Вопр. языкознания, 1983, № 2.

2. Семантические типы предикатов. М., 1982.

3. Степанов Ю. С. Имена, предикаты, предложения (Семиологическая грамматика). М., 1981.

4. Демьянков В. 3. Конвенции, правила и стратегии общения (интерпретирующий подход к аргументации). – Изв. АН СССР. Сер. лит. и языка, 1982, т. 41, № 4.

5. Демьянков В. 3. Прагматические основы интерпретации высказывания. -Изв. АН СССР. Сер. лит. и языка, 1981, т. 40, № 4.

6. Lanin I. You can take the sentence out of the discourse but you can't take the discourse out of the mind of the speaker. – In: Papers from the regional meeting of Chicago Linguistic Society (CLS), 1977, v. 13.

7. Russell В. Logical atomism. – In: Logic and knowledge. L., 1956, p. 329.

8. Hacker P. M. S. Events and objects in space and time. – Mind, 1982, v. 91, № 361.

9. Vendler Z. Linguistics in Philosophy. Ithaca, N. Y., 1967.

10. Vendler Z. Res cogitans. Ithaca, 1972.

11. Davidson D. Causal relations. – J. philosophy, 1967, v. 64, № 4.

12. Kim J. Causation, nomic subsumption and the concept of event. – J. philosophy, 1973, v. 70, № 2.

-329-

13. Goldman A. I. A theory of human action. New Jersey, Englewood Cliffs, 1970.

14. Chisholm R. The theory of knowledge. 2nd ed. New Jersey, Englewood Cliffs, 1977g

15. Wilson N. L. Facts, events and their identity conditions. – Philosophical studies, 1974, v. 25, № 3.

16. Horgan T. The case against events. – Philosophical review, 1978, v. 87, № 1.

17. Peterson P. L. What causes effects? – Philosophical studies, 1981, v. 39, № 2.

18. Fleischman S. The past and the future: are they coming or going? – In: Proceedings of the annual meeting of the Berkeley linguistics society (BLS). Berkeley (California), 1982, v. 8.

19. Караулов Ю. И. Лингвистическое конструирование и тезаурус литературного языка. М., 1981.

20. Comrie В. Aspect. L. et al., 1976.

21. Wright G. H., von. An essay in deontic logic and the general theory of action. – Helsinki, 1968.

22. Dowty D. Word meaning and Montague grammar. Dordrecht et al., 1979.

23. Kamp H. Some remarks on the logic of change. Part 1. – In: Time, tense, and quantifiers. T:ubingen, 1980.

24. Garey H. В. Verbal aspect in French. – Language. Baltimore, 1957, v. 33, № 1.

25. Bach E. Tenses and aspects as functions on verb phrases. – In: Time, tense, and quantifiers. T:ubingen, 1980.

26. Wegener P. Untersuchungen über die Grundfragen des Sprachlebens. Halle, 1885.

27. Jakobson R. Shifters, verbal categories, and the Russian verb. – In: Jakobson R. Selected writings. V. 2. The Hague, 1971.

28. Thurgood G. The historical development of the Akha evidentials system. – In: BLS, 1981, v. 7, p. 295.

29. Egerod S., Hansson I.-L. An Akha conversation on death and funeral. – Acta orientalia, 1974, v. 36, № 2.

30. Sounders R., Davis P. W. The control system of Bella Coola, – IJAL, 1982, v. 48, № 1.

31. Roberts H. Voice in fictional discourse. – In: BLS, 1981, v. 7.

32. Silva M. N. Perception and the choice of language in oral narrative: the case of the co-temporal narratives. – In: BLS, 1981, v. 7, p. 281.

33. Denny J. P. Semantics of the Inuktitut (Eskimo) spatial deictics. – IJAL, 1982, v. 48, № 4.

34. Dijk T. A., van. Studies in the pragmatics of discourse. The Hague, 1981, p. 33.

35. Jacobsen W. The semantics of spontaneity in Japanese. – In: BLS, 1981, v. 7, p. 104.

36. Lodge К. Transitivity, transformation and text in art-historical German. – J. pragmatics, 1982, v. 6, № 3.

37. Saksena A. The basicness of transitives. – J. linguistics, L., 1982, № 2.

38. Horgan T. Action theory without actions. – Mind, 1981, v. 90, № 359.

39. Friedrich P. The Tarascan suffixes of locative space: meaning and morphotactics. Bloomington, 1971.

40. Traugott E. С. On the expression of spatio-temporal relations in language. – In: Universals of human language. V. 3. Word structure. Stanford, 1978, p. 393.

41. Brinkmann H. Der deutsche Satz als sprachliche Gestalt. – Wirkendes Wort, 1950/51, Bd. 1, S. 15-16.

42. Montague R. On the nature of certain philosophical entities. – The Monist, 1969, v. 53, № 2.

43. Bennett M. On tense and aspect: one analysis. – In: Syntax and semantics. V. 14. Tense and aspect. N. Y. et al., 1981, p. 16.

44. Gabbay D., Moravcsik J. Verbs, events, and the flow of time. – In: Time, tense and quantifiers. T:ubingen, 1980.

45. König E., Traugott E. C. Divergence and apparent convergence in the development of yet and still. – In: BLS, 1982, v. 8.

46. Alien R. L. The verb system of present-day American English. The Hague, 1966, p. 192-204.

47. Mourelatos A. P. D. Events, processes, and states. – In: Syntax and semantics. V. 14. N. Y. et al., 1981, p. 204.

48. Davidson D. The individuation of events. – In: Essays in honor of Carl G. Hempel. Dordrecht, 1969, p. 231.

49. Pfeifer К. Thomson on events and the causal criterion. – Philosophical studies, 1981, v. 39, № 3.

50. Brand M. Particulars, events, and action. – In: Action theory. Dordrecht, 1976.

51. Simon P. M. Brand on event identity. – Analysis, 1981, v. 41, № 4, p. 195.