Е. С. Кубрякова, В. З. Демьянков

К проблеме ментальных репрезентаций

http://www.infolex.ru

Электронная версия:

Кубрякова Е. С. , Демьянков В. З. К проблеме ментальных репрезентаций // Вопросы когнитивной лингвистики. – М.: Институт языкознания; Тамбов: Тамбовский гос. университет им. Г. Р. Державина, 2007. – № 4. – С.8–16.

-8-

Вопрос о ментальных репрезентациях, казалось бы, возвращает нас к работам первого поколения когнитологов. Именно тогда и вплоть до 1990-х гг. проблемы, касавшиеся определения репрезентаций и их роли в процессах мышления, были объявлены ключевыми как для когнитивной психологии, так и для когнитивной лингвистики, а само понятие репрезентации широко обсуждалось в зарубежной литературе, особенно в литературе по искусственному интеллекту. Это было обусловлено интересом когнитологов первого поколения к природе знания как такового и к сущности разнообразных мыслительных процессов, относящихся к его возникновению и его использованию, а также к когнитивным способностям, участвующим в этих процессах.

Знание и его репрезентация, – указывали, например, специалисты по искусственному интеллекту, – это главные проблемы когнитивной науки, формулируемые здесь как вопросы о том, «какие структуры данных целесообразны для представления знаний» и «какие операции на этих когнитивных структурах необходимы для того, чтобы обеспечить разумное поведение человека» [Schank, Kass 1988, 18]. Спустя десятилетие в своем «Введении в когнитивную науку» Р. Тагард подчеркивал, что «большинство когнитологов соглашаются с тем, что знание в разуме человека состоит (consists of) из ментальных репрезентаций» и что «когнитивная наука утверждает: люди обладают ментальными процедурами, которые оперируют ментальными репрезентациями для осуществления мышления и действий» (выделено самим Тагардом) [Thagard 1996, 4–5]. По Тагарду, к основным типам конгнитивистских ментальных репрезентаций относятся: правила, концепты, аналогии, образы и «коннекционистские связи» (то есть, искусственные нейронные сети) [Thagard 1996, X].

В когнитивную науку понятие репрезентации пришло из психологии, где оно имело более узкий смысл. Полемизируя с Ж. Пиаже, в трудах которого термины «символизация» и «репрезентация» почти взаимозаменимы, Э. Бейтс определяет термин «репрезентация» как «вызывание в памяти различных процедур действия для оперирования с объектом при отсутствии перцептивного подкрепления со стороны объекта» [Бейтс 1984 (1979), 95]. Несмотря на то, что главное для символической деятельности, как и для репрезентации – это «способность замещать» [там же, 64] (в частности, при репрезентации объектов в памяти), по Бейтс, между символизацией и репрезентацией существуют важные различия. Так, репрезентация «статична» и создает «ментальные единицы» (mental entities), а символизация, предполагающая прежде всего единицы материальные, выборочна: при ней выбираются некоторые части целого, которые должны «представлять» [Бейтс 1984, 96].

В языкознании своеобразную моду на употребление термина «репрезентация» связывают с именем Хомского, см. [Chomsky 1980]. Во многом его словоупотребление совпадает со стандартом. Однако время от времени у него встречаются такие переносные употребления, в которых не предполагается «прообраза» для репрезентации. Например: «Начиная с 1950- х годов в генеративной грамматике фокус исследовательского внимания постепенно перемещался на языковое знание, которым обладает каждый отдельный носитель языка, а также на системы языкового знания, которыми обладают носители языка, – то есть, на видовую способность человека усваивать и использовать естественный язык […]. В этой перспективе язык предстает как естественный объект, как составная часть человеческого разума, физически репрезентированный в мозгу и являющийся одной из родовых биологических характеристик. В рамках этих положений языкознание является разделом психологии индивида и когнитивных наук; в конечном итоге, языкознание занимается выявлением свойств центрального компонента человеческой природы, определяемого в рамках биологического окружения»[1]. Итак, язык

[1]Ever since the 1950s, generative grammar shifted the focus of linguistic research onto the systems of linguistic knowledge possessed by individual speakers, and onto the «Language Faculty,» the species-specific capacity to master and use a natural language […]. In this perspective, language is a natural object, a component of the human mind, physically represented in the brain and part of the biological endowment of the species. Within such guidelines, linguistics is part of individual psychology and of the cognitive sciences; its ultimate aim is to characterize a central component of human nature, defined in a biological setting [Chomsky 2002,1].

-9-

как объект природы «репрезентирован», или «представлен» в мозгу, а не мозг продуцирует язык (как ожидали бы услышать материалисты). Подобные словоупотребления следует иметь в виду в поисках более четкого и краткого определения репрезентации знания, поскольку знание в словосочетании репрезентация знания также парадоксально предстает перед нами как объект природы, существующий вне каждого отдельного человека.

И далее, с квалификацией «так принято говорить», он же пишет: «Каждое выражение, таким образом, представляет собой внутренний объект, состоящий из двух наборов информации: фонетической и семантической. Эти наборы называются «репрезентациями», а именно, фонетической и семантической; однако нет никакого изоморфизма между этими репрезентациями и характеристиками окружения»[2]. Оппоненты этого взгляда полагают, что в рамках своей «минималистской» программы Хомскому достаточно было бы принять только одну репрезентацию[3].

Под влиянием генеративизма и смежных дисциплин в языкознании некоторое время термин «репрезентация» стал очень востребованным и частотным. Однако на рубеже веков популярность этого термина в когнитивной литературе снизилась по следующим причинам:

1. Имеется конфликт между терминологическим и обыденным значениями, в которых лексемы репрезентация и репрезентировать употребляются в некоторых европейских языках. А именно, репрезентация в английском и французском языках (в меньшей степени – в немецком) издавна употребляется как слово обыденного языка. В этих языках выражение «X репрезентирует Y» значит, среди прочего, что:

– X отражает не все свойства Y как своеобразного прообраза, а только некоторые, являясь обеднением (в количественном и качественном отношениях) этого прообраза Y. Например, «Онегин represents молодое дворянство своего времени», по-русски: «Онегин является (типичным) представителем молодого дворянства своего времени».

– X представляет собой Y. Например, идеи – ideas represent mental processes: X является одним из видов (но не элементов – в отличие от предыдущего свойства) этого Y.

– X может быть вообще из иной субстанции, чем Y, или даже чем элементы этого Y. Так, грамматика represents English – это, действительно, более бедное нечто, имеющее к тому же иную природу.

Генеративизм исподволь добавил к этим еще следующее значение: выражение «X репрезентирует Y» значит, что формальный объект X задает множество всех высказываний Y, причем обычно X более широко, чем само Y. Сужение X составляет задачу генеративного описания, так, чтобы множество порождаемых объектов соответствовало множеству объектов в описываемом языке Y. Отметим как особый случай соотношение между искусственным языком и его грамматикой: тогда X по замыслу его создателей должен совпадать с Y. Так, язык эсперанто был создан таким образом, чтобы любому предложению на нем как продукту грамматики соответствовал некоторый смысл. Не так обстоит дело в обычном естественном языке.

Употребление слова репрезентация в обыденном языке, тем не менее, продолжало влиять на терминологическое употребление, иногда вызывая некоторые неудобства. Например, выражение The Linguistic Representation Of Women And Men в названии книги [M.Hellinger, H.Bußmann, eds. 2001] следует интерпретировать так: «Как язык рисует женщин и мужчин». То есть, слово репрезентация содержит сему «отображение». Выражения же типа Logic and representation (так называется книга Роберта Мура [Moore 1995]) следует воспринимать как эллипсис для более полного «Логика и репрезентация суждений»: все-таки, говоря о репрезентации, мы должны знать, что именно, чем и как репрезентируется, ср. [Jackendoff 1993].

К репрезентации мы прибегаем, когда недоступен оригинал: таким образом недоступность

[2]«Each expression, then, is an internal object consisting of two collections of information: phonetic and semantic. These collections are called «representations», phonetic and semantic representations, but there is no isomorphism holding between the representations and aspects of the environment» (с. 87). Популярный очерк динамики развития хомскианской философской и политической мысли см. [Sperlich 2006].

[3]«Moreover, a minimalist language as suggested in the MP could probably do with just one level of linguistic representation, which would have an interface with cognition on the one hand and with a motor-perceptual system on the other, each interface being blind to the features that are reserved for the other. For Chomsky, however, it is «conceptually necessary» that there should be two levels of representation, each geared to the demands of one of the two interfaces mentioned. The nature of this form of conceptual necessity is not clear» [Seuren 2004,18].

-10-

и даже запрет компенсируются ощущением (иногда иллюзорным) «совместного владения»[4]. Репрезентация сообщает, «коммуницирует»: репрезентируя нечто, сообщают о некоторых важных свойствах репрезентированной сущности. Впрочем, с приходом постмодернизма репрезентация становится формой репрессии: вместо того, чтобы дать доступ к оригиналу, она подавляет желание получить этот доступ [Iser 2006, 141].

В обыденном языке недаром слово репрезентация производно от глагола: репрезентация – придание динамики рассматриваемому объекту, оживление его. Дополнительно к «отражению», репрезентация, по переносу, само получает собственную динамику, поскольку может, например, смещать фокусы внимания, которыми «отражаемый» объект не обладает сам по себе: «Но человеческая ментальная репрезентация и язык как наиболее часто упоминаемая разновидность ее, как известно, переполнена постоянными изменениями перспективы, связанными с укрупнением или уменьшением, с постоянной перекадровкой, какой является «ментальная» репрезентация всех биологических организмов. Неужели человеческая когниция – в том числе, по Расселу, и человеческий язык – нелогична, противоречива, неадекватна задаче репрезентирования реальности?»[5]. Поэтому-то возможна динамичная репрезентация даже для застывших ситуаций, объектов: даже неподвижным сущностям в рамках динамичных репрезентаций может приписываться кипение страстей.

2. Входя в определение большого числа когнитивистских терминов, само понятие «репрезентация» так и не получило общепринятого определения. Так, до сих пор часто смешиваются представления о ментальных репрезентациях, с одной стороны (т.е. в сознании человека), и о языковых репрезентациях (т.е. репрезентациях, объективированных или объективируемых в языке).

Интересно, что не во всех даже больших словарях лингвистической терминологии можно увидеть определение термину репрезентация: это является симтомом того, что данное понятие является или «преднаучным» или должно – как и другие «общечеловеческие» понятия – трактоваться в рамках философии, а не теории языка. Так, в словаре [Kerstens, Ruys, Zwarts, eds. 1996-2001] этого термина нет в качестве заглавного, также как нет и терминов когниция, знание и т.п. Во многих словарях термины «репрезентация» и «репрезентировать» употребляются в толковании других понятий, но сами определения не получают: это также свидетельствует о «преднаучном» статусе данных терминов. Например, таково положение в книге [Finch 2005]: трактуя генеративистские концепции различных типов синтаксического, семантического, фонологического представления (или репрезентации), автор тщательно избегает говорить о том, что же такое репрезентация вообще. То же – в словаре [Davies 2005] и в справочнике [Davies, Elder, Eds. 2004]. Даже когда автор заявляет: «Моя цель – разработать адекватную репрезентацию для связности дискурса»[6], определения адекватной репрезентации мы не увидим.

Вот поэтому-то, под влиянием обыденного языка исследователи постепенно «подправили» исходный взгляд на репрезентации, а именно, в следующих двух отношениях:

– В понимание термина «репрезентация» перестают вкладывать непременную презумпцию, что существует некоторый репрезентируемый объект, и не ожидают, что будет указано, что же именно репрезентируется, скажем, что «извлекается» (из памяти). Ведь для того, чтобы репрезентацию извлечь, она уже должна быть в памяти сформирована, что противоречит высказываниям типа: Мысленно я представил(а) себе, что я скажу при встрече и Я и не мог(ла) представить себе, что он на это способен или Я не могу вообразить/представить себе, чтобы он захотел сделать Х, т. е. высказываниям, относящимся к тому, что происходит на наших глазах и к гипотетическим ситуациям[7]. Таким образом, принимается, что репрезентации могут не только замещать объекты и процедуры действия, но и порождать их – как бы «строить из воздуха» объекты или же целые ситуации: то есть, репрезентации теперь могут

[4]Ср.: «Representation of the inaccessible mobilizes the imagination, which transforms interdiction into a feeling of collectivity» [Iser 2006, 136].

[5]«But human mental representation, and language as its most celebrated example, is notoriously replete with constant switching of perspective, with zooming in and out, with repeated acts of reframing, as is the mental representation of all biological organisms. Is human cognition — and natural language, as Russell was inclined to suspect — illogical, contradictory, unequal to the task of representing reality?» [Givón 2005, 3].

[6]Ср.: Our first goal is to specify a descriptively adequate data structure for representing discourse coherence [Wolf, Gibson 2006].

[7]Ср. мнение, что высказывания о ментальных образах и тому подобном касаются единиц, которые существуют исключительно как ментальные репрезентации [Jackendoff 1993, 83]. То есть, говоря о репрезентациях, мы опираемся на их ментальный, нематериальный характер.

-11-

создавать фиктивные объекты, которые «как бы отражаются» этими репрезентациями.

– И наоборот, для формирования репрезентации становится необязательным, чтобы непосредственно перед мысленным взором исследователя отсутствовал «репрезентируемый», «замещаемый» объект. Так, когда во время эксперимента испытуемого просят закрыть глаза и описать, что он мысленно «видит» (предмет или ситуацию в целом), возникающая «репрезентация» не обязательно должна содержать какие-либо детали происходящего или быть его копией: она лишь в самых общих чертах «замещает» определенную целостность в нашем сознании.

3. Были еще и чисто научные – «концептуальные» – причины для снижения популярности когда-то очень популярного термина.

Во-первых, появились новые модели деятельности сознания (прежде всего, коннекционистские или модели PDP – параллельно распределенных процессов – при обработке данных, см. [Thagard 1996] и др.). Эти новые модели иногда отказываются полностью или частично от представления (господствовавшего ранее в когнитивизме) о мыслительной деятельности как деятельности символической, т.е. связанной с манипуляциями символами и, в частности, с репрезентациями как знаковыми образованиями.

Во-вторых, новые веяния в когнитивной науке (ср., например, [Brooks 1991]), развитие «нейролингвистики» и биолингвистики вызвали острую критику «репрезентационализма» извне и изнутри когнитивизма (см., например, [Кравченко 2006]). Эта критика – своеобразный научный ритуал прощания с идеей тривиализованной или нереализованной, не оправдавшей надежд. Такова обычная горькая судьба «преднаучного» термина, обильно употребляемого в рамках определения других терминов, но не получающего достаточно четкого операционального определения в рамках своей «родной» дисциплины.

Если проследить судьбу этого понятия и «репрезентационализма» в самых общих чертах, можно отметить, что ослабление их позиций произошло начиная примерно с середины 1990-х гг., эти понятия стали употребляться все меньше, а затем и подверглись острой критике (ср., например, [Brooks 1991]) или же полному забвению. В русскоязычных исследованиях в это же время предпочитают пользоваться «родным» эквивалентом – термином представление: например, в прекрасной монографии [Рябцева 2005] в гл. Х, посвященной лингвистическому моделированию естественного интеллекта и «представлению знаний» (как, впрочем, и в других местах книги), используется именно термин представление (знаний), притом в том же смысле, в каком термин representation «репрезентация» употребляется в англоязычной литературе.

Интересно, что в российских работах когнитивного направления подобное словоупотребление продолжается, а синонимами оказываются также и глаголы «представлять» и «репрезентировать», хотя зачастую и в значении, далеком от терминологического и вне прямой связи с понятием ментальных репрезентаций.

В современной литературе к тому же не всегда проводится разграничение между ментальными репрезентациями (в сознании) и «объективированными» (ментальными) репрезентациями в языке. Это смешение понятий может, в принципе, привести не только к неточному использованию соответствующих терминов, но и к смешения двух разных проблем – одной, касающейся вопроса о том, как мы видим мир и как этот мир отражен в существующих мнениях, знаниях и верованиях людей (т. е. в концептуальной системе как осознаваемой части нашего сознания), и как – в отличие от этого – часть названной концептуальной системы объективирована языком и представлена таким образом в форме языковых репрезентаций.

Между тем серьезных оснований для отказа от понятия ментальных репрезентаций, на наш взгляд, все же не существует. Более того. Принимая это понятие и подчеркивая его значимость во многих ментальных процессах, а также необходимость его дальнейшего (в том числе, и чисто экспериментального) исследования, мы полагаем, что оно по-прежнему должно входить в круг важнейших понятий когнитивной науки и когнитивной лингвистики. Нужно только попытаться еще раз дать ему рабочее определение.

В результате рассмотрения большого корпуса текстов, в которых упоминается или определаяется данный термин, это рабочее определение может быть следующим.

У термина репрезентация есть прототипическое и переносные употребления.

(1) В прототипическом смысле репрезентация1 – выражение на некотором метаязыке (не обязательно словесном), обладающем следующими свойствами:

– он по синтактике значительно проще языка-объекта и сводится, в идеале, к нескольким синтаксическим правилам;

-12-

– его выражения интерпретируются более или менее однозначно и лишены – по замыслу создателей этого метаязыка – идиоматичности.

(2) В непрототипическом смысле репрезентация2 – то, как исследователь полагает, нечто отражено в репрезентации1 (то есть, в первом, типовом смысле) в сознании носителей языка-объекта.

Под этим углом зрения рассмотрим теперь вопрос о «репрезентации знаний». Как вытекает из основного определения, это формальное задание знаний в рамках системы знаний. Когда говорят, что некто «знает» некоторую репрезентацию некоторого знания, предполагают, что он обладает самим знанием. Так, утверждая, что некто знает таблицу умножения, мы хотим сказать, что он умеет умножать любые числа между собой, а потому обладает соответствующим вычислительным навыком и знаниями. Когда говорят, что некто знает правила грамматики, утверждают тем самым, что он знает язык. Обратное же неверно: сказать, что некто знает некоторый объект – не то же, что сказать, он знает репрезентацию этого объекта. Так, можно сказать: «Вася знает русский язык, но ни одного правила русской грамматики сформулировать не может, даже не в состоянии провести школьный разбор по членам предложения; да что там – даже читать и писать толком не умеет».

Репрезентации знаний устроены таким образом, что позволяют чисто формальным, алгебраическим путем производить вычисления новых знаний на основе хранимых. Таков, например, формальный аппарат силлогизмов Аристотеля как своеобразных репрезентаций логического знания.

Итак, понятие репрезентации знания всегда включает как указание на отражение или отображение чего-либо (причем как во внешнем мире, так и – чаще всего – в сознании человека), так и на «выводимые» знания, порождаемые самой репрезентацией. В этом полный параллелизм с употреблением слова репрезентация, см. выше.

Все художественные произведения, создаваемые человеком на естественном языке, являются вербализующими репрезентациями вымышленного мира, первоначально возникающими в сознании автора произведения. При этом, поскольку репрезентации этого типа представляют фантазийный, не существующий в действительности мир, их можно считать созданными исключительно с помощью языковых процедур, т. е. с помощью операций над знаками соответствующего естественного языка. И в этом отношении художественные произведения напоминают прототипические репрезентации метаязыка.

Сегодня наиболее перспективно рассмотрение того, как (например, в трактовке Э. Бейтс) репрезентация задает процедуры действия, т.е. указывает на воспроизведение в сознании оперативного знания, – «знания, как», противопоставляемого знанию декларативному – «знанию, что». Причем в задачи психолога прежде всего входит исследование невербализованного знания (навыков, умения), а лингвиста интересует первую очередь знание вербализованное, связанное с языком и – преимущественно – декларативное.

Утверждению понятия репрезентации в указанном выше смысле – и продолжающемуся его расширению – способствовали далее прежде всего работы, касавшиеся репрезентаций в сознании человека самого языка. Здесь нельзя не указать на факт осознания исключительной важности языка и языковых данных для всей когнитивной науки. Поскольку мы уже неоднократно освещали этот вопрос в своих более ранних публикациях, см. подробнее [Кубрякова 1992, 1993, 1994; Кубрякова и др. 1996; Демьянков 1992, 1994, 1995, 2005], коснемся здесь его, для того чтобы показать саму логику обращения к понятию репрезентации уже в рамках когнитивной лингвистики как раздела когнитивной науки.

Естественно, что если когнитивная наука поставила своей основной целью исследование разума и интеллекта человека как системы, отвечающей за все виды его деятельности с информацией и обеспечивающей нормальное протекание разнообразных ментальных процессов (прежде всего – процессов мышления), а эта система понималась как охватывающая все когнитивные способности человека – внимание, восприятие, воображение и т. д. и т. п., то все эти когнитивные способности и оказались в поле зрения представителей новой когнитивной парадигмы знания. У истоков когнитивной науки, соответственно, и стояли в первую очередь психологи, издавна занимавшиеся указанными способностями. Но ведь и психологи признавали особое место способности говорить и понимать услышанное как когнитивных способностей: психологии издавна занимаются психологией речи. Рассмотрению подобных проблем, возникших уже при зарождении когнитивной науки, и была посвящена замечательная книга двух ведущих американских психологов – Джорджа Миллера и Филиппа Джонсон-Лэрда «Язык и восприятие» [Miller, Johnson-Laird 1974]. В этой книге авторы в рамках новых

-13-

когнитивистских понятий проанализировали то, как в языке и в языковых значениях слов отражаются переработанные в психике человека итоги его познавательных процессов, результаты восприятия мира и т. п.

Эта книга стала образцом для подобных размышлений, по ней также можно составить общее представление о том, как репрезентирована в ментальности человека и сама система языка. Но специально этой масштабной проблемой авторы не занимались, и пионерским исследованием в данной области стала книга Н. Хомского о ментальных репрезентациях языковых данных [Chomsky 1980]. Посвященная вопросу о языковой способности (language faculty) и разъяснению понятия компетенции (competence) говорящих как знания языка и знаний о языке, она связала это понятие с интериоризованной системой ментальных репрезентаций – как врожденного (т. е. записанного в биопрограмме человека) источника сведений о языке. По мысли Н. Хомского, овладение языком и органами речи аналогично становлению и развитию у ребенка других его органов (дыхания, пищеварения, кровообращения и т. п.). Когнитивная способность речи создает необходимые предпосылки к говорению как «исполнению» (performance) языка. Не будь эта способность врожденной, нельзя было бы объяснить быстрого овладения системой языка на базе скудных данных, поступающих к ребенку в первые годы его «когнитивного роста».

К указанной концепции Н. Хомского, как известно, исследователи относятся по-разному. Однако все больше сторонников находит и идея о том, что любое знание существует в виде ментальных репрезентаций, и мысль о том, что язык формируется для объективации этих репрезентаций (конечно, уже связанных не только с репрезентациями собственно лингвистических сведений), что, далее, предопределяет пути становления языка.

Иными словами, постепенно завоевывает свои позиции тот взгляд, что до языка (в онтогенезе) у человека «предсуществует» некоторая концептуальная система; язык же как система знаков образуется на основе и во взаимодействии с этой предсуществующей и далее развивающейся системой.

В то же время, логично было бы, в развитие этой идеи, принять, что концептуальная система «предсуществует» не только языку, но и высказываниям о мире, соответствуя (каждый раз) определенному конструированию событий, ситуаций и положения дел в этом мире: «Мы не можем считать само собою разумеющимся, что областью единиц, к которым отсылает язык, является «реальный мир»», — указывает Р. Джекендофф, — «Скорее, — продолжает он, — информацией, которую говорящие могут передавать друг другу, должна быть информация о конструировании внешнего мира, когда такое конструирование представляет собой результат взаимодействия между этим внешним миром и средствами, доступными для того, чтобы внутренне его репрезентировать» [Jackendoff 1993, 83]. Иначе говоря, по мысли Джекендоффа, «люди обладают тем, о чем они могут говорить (things to talk about) только благодаря тому, что это [информация об этом] уже было ранее репрезентировано ментально» [там же].

Таким образом, гипотезу о предсуществующей в сознании человека особой концептуальной системы можно реинтерпретировать, опираясь на понятие ментальных репрезентаций.

Можно сделать еще один шаг в этом рассуждении и предположить, что концептуальная система одновременно и является репрезентирующей. Поскольку же концептуальная система человека постоянно, на всех стадиях познания и деятельности меняется, то меняется и совокупность мнений и знаний, которой располагает индивид о действительном и возможном мире. Единицами системы системы знаний являются концепты (см. подробнее [Павилëнис 1983, 107 и сл.; 279-280]. Поэтому концепты и концептуальные структуры иногда приравнивают ментальным репрезентациям, отражающим их смыслы.

С помощью этих положений можно объяснить следующие факты:

– концепты существуют в виде целостных и гештальтных единиц, не структурированных до своей вербализации; это является следствием их «существования» в виде ментальных репрезентаций (с присущими им свойствами целостности, как на то указывала еще Э. Бейтс, см. выше);

– из-за субъективности человеческого опыта концепты, «представленные» в сознании репрезентационно, не могут характеризоваться четкими и раз и навсегда заданными границами, что и объясняет, далее,

– возможность по-разному «объективировать» (т. е. вербализовать) концепты с помощью разных словесных форм.

Когда с течением времени концептуальная система все больше пополняется вербализованными, а, следовательно, знаковыми единицами, у нее начинают проявляться все новые порождающие

-14-

способности. Даже небольшое количество «исходных» концептов, нашедших в языке свою реализацию, получают возможность служить базой для формирования новых концептов. Последние возникают как результат манипулирования имеющимися в системе знаками, в ходе операций, известных в семиотике как операции «знак за знак».

В итоге концептуальная система человека, соотносимая с системой естественного языка, содержит:

– «первичные» концепты, возникшие путем обобщения информации еще на довербальном уровне развития человека; это простейшие ментальные репрезентации, сложившиеся, в основном, в актах непосредственного восприятия мира, окружающего человека, и отражающие перцептуальный опыт этого человека; в формирующемся языке они вербализуются первыми;

– невербальные концепты, часть которых в естественном языке так и не реализуются (по-видимому, в силу неактуальности для говорящих);

– как «первичные», так и позднее вербализованные концепты, начинающие служить базой для образования новых концептуальных структур, соответствующих неким воображаемым, гипотетическим и/или абстрактным сущностям, созданным их языковыми (знаковыми) определениями, ср. [Павилëнис 1983, особ. 101 и далее].

Как свидетельствует длительный опыт описания языковых явлений во всей их эмпирической неоднородности, теоретической лингвистике не удавалось и до сих пор не удается уйти от вопроса о том, что же отражают в онтологии мира сами эти явления, т. е. вопроса о том, что же осмыслено и интерпретируется в языке из окружающей людей действительности. Эти извечные вопросы и составляют суть проблемы репрезентации мира, притом как в языке, так и в сознании говорящих на том или ином естественном языке.

Иначе говоря, и сегодня теоретической лингвистике не удается уйти от вопросов о репрезентациях мира в ментальности говорящих. Причем лингвиста, как выясняется, должны интересовать не только вербальные репрезентации – это входит в наши служебные обязанности. Но оказывается, что даже невербальных репрезентации входят в сферу деятельности лингвиста, поскольку в невербальных (как и в вербальных) энграммах содержатся одновременно и знания языка, и знаний мира как такового. Но с лингвистической точки зрения (понимаемой как точка зрения лингвиста, описывающего, прежде всего, язык и эмпирические данности языка) это значит, что лингвистам не удается уйти и от семиотики, и от семиотических аспектов в рассмотрении указанной проблемы, а значит, и проблемы репрезентаций; репрезентация предполагает в первую очередь некое (вторичное) замещение чего-то чем-то другим. Но подобная заместительная функция ре-презентации и делает ее знаковым образованием. Это позволяет предполагать далее и стоящие за ней знаки разных типов, т.е. позволяет говорить как об иконических репрезентациях (образных или image-like представлениях), с одной стороны, так и о символических (или принадлежащих царству знаков как таковых (language-like, в первую очередь), с другой, в сознании человека.

На указанном разграничении и должны, по всей видимости, строиться предметные области двух дисциплин – нейронаук и когнитивной лингвистики, поскольку в задачу первых входит создание моделей сознания (в их физиологическом – нейронном – устройстве и организации как строении мозга), а в задачу второй – соотнесение когнитивных и концептуальных структур знания с разнообразными воплощающими их содержание языковыми формами. В каждой из этих дисциплин проблема репрезентации ставится при этом по-разному и может, соответственно, получать разные решения. Это не исключает, конечно, и взаимовлияния моделей одной науки на модели другой, но, на наш взгляд, исключает подмену одних моделей другими: в частности, моделей, оправдываемых с физиологической точки зрения, моделями, согласующимися с функциональной оценкой происходящего и функциональным его рассмотрением. Это соображение и заставляет нас подходить с известной осторожностью к выдвигаемым в нейролингвистике и биолингвистике гипотезам и моделям и оставлять за собой право выдвигать в когнитивно-дискурсивной парадигме свои собственные концепции и свои собственные – более согласующиеся с языковыми фактами и всей эмпирической данностью наблюдений за языком – модели, в частности, и свое понимание репрезентаций.

Заключая наше сообщение, мы хотели бы отметить, что по-прежнему считаем актуальной проблемой современной КЛ вопрос о репрезентациях и форме их существования. Во-первых, мы полагаем, что репрезентации являются важной частью нашего сознания: они в отличие от других ментальных образований, имеющих знаковую природу, осознаваемы, т.е. мы всегда, когда нам это кажется нужным, можем представить себе на

-15-

внутреннем «экране» любой объект, любую ситуацию – как из числа реальных окружающих нас предметов или лиц, так и из числа воображаемых событий. Мы легко «прокручиваем» про себя любые «фильмы». Мы можем доказать это и экспериментально, прося испытуемых вообразить что-либо конкретное (опять-таки из любого множества предметов и ситуаций и опять-таки реальных и вымышленных) и затем описать результаты этого в виде «увиденного», причем увиденного при закрытых глазах! То, что мы «видим» на внутреннем экране, и есть ментальная репрезентация. Нет оснований сомневаться и в ее знаковом характере: она выступает как замещающая то, что просил экспериментатор.

Сказанное, однако, никак не означает, что нам ясна природа подобных репрезентаций, и дело занимающихся нейролингвистикой установить, в какой именно чувственной ткани находят свое «воплощение» (embodiment) сами репрезентации. Как у каждого знакового образования и у ментальных репрезентаций должно быть свое тело, своя форма их материализации (в частности, например, некий участок мозга, который при этом активизируется; неясно, однако, насколько такая активизация отличается от активизации, фиксируемой при осуществлении иных ментальных процессов – мышления, восприятия, обдумывания речи и т.д.). Но эти исследования уже не составляют компетенции лингвиста, – физиологическая сторона обсуждаемых проблем уже выходит за пределы его знаний.

Не менее важной кажется нам, во-вторых, и необходимость исследования ментальных репрезентаций и при изучении онтогенеза речи. Ведь, несомненно, существует в развитии ребенка такой его доречевой период, когда ребенок еще не говорит, но уже начинает понимать обращенную к нему речь и способен выполнить простейшие просьбы взрослых. Он может указывать на называемый взрослым предмет и/или дать его, он может принести что-то из соседней комнаты или начать готовиться к обозначаемому взрослым действию. В этот период когнитивное развитие ребенка явно опережает его речевое развитие. Но ни указания на предметы, ни выполнение перечисленных нами действий не могли бы осуществляться, если б у ребенка не были бы сформированы соответствующие ментальные репрезентации, предшествующие по своей сути формированию у детей идеальных сторон конвенциональных знаков. Возможно, таким образом, считать ментальные репрезентации либо дознаковыми (предзнаковыми) сущностями, либо знаковыми образованиями, стоящими ниже собственно (языковых) знаков по степени их конвенциональности. Так или иначе, но ментальные репрезентации, формирующиеся у детей, следует считать предшественниками подлинных знаков, а само первое открытие в овладении знаками, заключающееся у ребенка в понимании того, что у предметов есть имена, полагать связанным с формированием у него первых и простейших отражений окружающего его мира с первичными же репрезентациями его отдельных фрагментов.

И, наконец, в-третьих. Никто еще не опроверг главной гипотезы всей когнитивной науки: мышление лучше всего может быть понято в терминах репрезентационных структур, характеризующих разум человека и тех процедур, которые касаются этих структур и с ними производятся [Thagard 1996, 10]. А поскольку репрезентации участвуют и во многих других ментальных процессах – восприятии, воображении и т. п., их анализ должен быть продолжен.

Литература:

Бейтс Э. Интенции, конвенции и символы // Психолингвистика: Сб. ст. – М.: Прогресс, 1984. – С. 50–102.

Демьянков В. З. Когнитивизм, когниция, язык и лингвистическая теория // Язык и структуры представления знаний. – М.: ИНИОН РАН, 1992. – С. 39–77.

Демьянков В. З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания, 1994. – № 4. – С. 17– 33.

Демьянков В. З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца 20 века. – М.: Институт языкознания РАН, 1995. – С. 239–320.

Демьянков В. З. Когниция и понимание текста // Вопросы когнитивной лингвистики. – М.: Институт язакознания; Тамбов: Тамбовский гос. университет им. Г. Р. Державина, 2005. – № 3. – С. 5–10.

Кравченко А. В. Является ли язык репрезентационной системой? // Studia Linguistica Cognitiva. Вып. 1. Язык и познание: Методологические проблемы и перспективы. – М.: Гнозис, 2006. – С. 135–156.

Кубрякова Е. С. Проблемы представления знаний в современной науке и роль лингвистики в решении этих проблем // Язык и структуры представления знаний. – М.: ИНИОН РАН, 1992. – С. 4–38.

Кубрякова Е. С. Проблемы представления знаний в языке // Структура представления знаний в языке. – М.: ИНИОН РАН, 1993. – С. 5–31.

Кубрякова Е. С. Начальные этапы становления когнитивизма. Лингвистика – психология – когнитивная наука // НВЯ, 1994. С. 34–47.

-16-

Кубрякова Е. С., Демьянков В. З., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. Краткий словарь когнитивных терминов. – М.: Филол. ф-т МГУ им. М. В. Ломоносова, 1996.

Павилëнис Р. И. Проблема смысла. – М.: Мысль, 1983.

Рябцева Н. К. Язык и естественный интеллект. – М.: Academia, 2005.

Brooks R. A. Intelligence without Representation // Artificial Intelligence. Cambridge (Mass.), 1991. Vol. 47. P. 139–159.

Chomsky N. Review of: B. F. Skinner “Verbal Behavior” // Language. Baltimore, 1959. – Vol. 35. № 1. – P. 26–58.

Chomsky N. Rules and representations. – New York: Columbia University Press, 1980.

Chomsky N. On Nature and Language. Cambridge University Press, 2002.

Davies A. A Glossary of Applied Linguistics. – Edinburgh: Edinburgh University Press, 2005.

Davies A., Elder C., eds. The Handbook of Applied Linguistics. – London: Blackwell, 2004.

Finch G. Key Concepts in Language and Linguistics (1st ed-n 2000, 2nd ed-n 2005).

Givón T. Context as Other Minds: The Pragmatics of Sociality, Cognition and Communication. Amsterdam; Philadelphia, 2005.

Hellinger M., Bußmann H., eds. Gender Across Languages: The Linguistic Representation Of Women And Men: Volume 1. – Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 2001.

Iser W. How to do Theory. – London: Blackwell, 2006.

Jackendoff R. Languages of the Mind: Essays on Mental Representation. – Cambridge (Mass.): The MIT Press, 1993.

Kerstens J., Ruys E., Zwarts J., eds. Lexicon of Linguistics. – Utrecht: Utrecht University, 2001.

Miller G. A., Johnson-Laird M. Language and perception. – Cambridge (Mass.): Harvard University Press; London: Cambr. University Press, 1974.

Moore R. Logic and representation. – Stanford (California): Center for the Study of Language and Information, 1995.

Schank R., Kass A. Knowledge Representation in People and Machines // Meaning and Mental Representation / Edit. by Eco U., Santambrogio M., Violi P. – Bloomington: Indiana University Press, 1988. P.181–200.

Seuren P.A.M. Chomsky’s Minimalism. – Oxford: Oxford University Press, 2004.

Sperlich W. B. Noam Chomsky. London: Reaktion Books, 2006.

Thagard P. Mind. Introduction to Cognitive Science. – Cambridgge (Mass.): MIT, 1996.

Wolf F., Gibson E. Coherence in Natural Language: Data Structures and Applications. – Cambridge (Mass.): Harvard University Press; London: Cambr. University Press, 2006.