В.З. Демьянков

Коммуникативное воздействие на структуру сознания·

Исследование структуры сознания в динамике, в постоянном изменении под влиянием чужих высказываний, представляющих чужие мнения, точки зрения, эмоции, воспоминания и т.д., невозможно без рассмотрения тех свойств коммуникации, которые позволяют воздействовать на сознание (коммуникацию в этом аспекте можно назвать коммуникацией, воздействующей на сознание). Как общий термин коммуникация относится как к двустороннему общению, «интеракции» (случай, когда воздействию подвергаются обе «взаимодействующие» структуры сознания), – так и к одностороннему воздействию (т.е. к сообщению одного лица, взятому само по себе). В настоящем обзоре будет сделана попытка выявить те свойства коммуникация, которые гарантируют воздействие на сознание. Подчеркнем, что обычно, говоря о коммуникации, имеют в виду именно указанную её основную разновидность.

Этот взгляд заложен, видимо, и в самих попытках определить термин «коммуникация»: а) как «делание чего-либо общим» [J.Dewey 1938, с. 46]; б) как «деятельность, состоящая в копировании репрезентаций» [D.M.MacKay 1969, с.182], в) как возникновение общих означаемых (сигнификатов) в результате «производства знаков» [C.Morris 1946]; г) как процедуры, посредством которых одна сущность («механизм») воздействует на другую, – в частности, такие процедуры включают в себя те, с помощью которых один разум (а точнее – одна структура сознания) может влиять на другой посредством письменной или устной речи, с помощью музыки, зрелищ и вообще, в результате собственно человеческого поведения [Shannon, Weaver 1949, с.3]; д) как передача сообщений, т.е. знаков, «изготовленных» человеком, с помощью которых один разум может изменить контролируемый план действий другого, – т.е. то, что непосредственно связано с целенаправленностью [Ackoff 1960, с.220] и сл., в конечном счете, с возможностью выбора и со свободой выбора знаков.

«Производство знаков» – это один из аспектов коммуникации, воздействующей на сознание. К.Бюлер [K.Bühler 1933, с.26] связывал его с ситуационно-обусловленным взаимодействием людей (в его терминах, с «кооперацией», – этот подход возрожден в концепции П.Грайса,

-139-

см. [Grice 1975], требующим расширения горизонта общих для них восприятии: при коммуникации происходит расширение «фондов» восприятия и/или памяти. Между знаком и отправителем Бюлер устанавливал отношение выражения, между знаком и его получателем – отношение отклика, между реальностью и знаком – отношение репрезентации; вся эта сложная конфигурация и определялась как «коммуникация» [K.Bühler 1934, с.26].

Как известно, в конце 50-х годов нашего столетия все большее распространение стала получать исследовательская парадигма «правил». Под её влиянием коммуникацию стали определять как социальную функцию, обладающую такой организацией, которая описывается с помощью набора правил [C.Cherry 1966, с.6]; члены общения «сотрудничают», образуя что-то вроде «организма», обладающего сознанием. Структура этой «организации» задается также с помощью набора правил, не меняющихся даже тогда, когда состав участников общения меняется. Обладая такой структурой, целая организация может быть в большей или меньшей степени приспособлена для целенаправленной кооперированной деятельности. По степени кооперированности различаются: а) «конверсация» (разговор) – кооперированная двусторонняя коммуникация, и б) некооперированная связь (например, одностороннее общение).

С таким подходом к коммуникации, изменяющей сознание, как к тому, что регулируется правилами, связано и рассмотрение набора альтернатив выражения и свободы выбора этих альтернатив. Тогда коммуникацию определяют как такой акт, который сам по себе состоит в выборе: в рамках «мира означающих», исходя из которых и действует коммуникация, она каждый раз выбирает только определенные означаемые, тем самым исключая другие [Greimas 1966, с.36], поэтому коммуникация воплощает всегда только ограниченную свободу: ведь логически связный дискурс всегда подчинен нормам. Степень раскрепощенности (или наоборот, строгости или последовательности в следовании нормам) варьирует; на одном полюсе имеем шизофреническую речь, воплощающую экзальтированную свободу в коммуникации и граничащую с отсутствием коммуникации вообще, а на другом полюсе находится такая регламентированность (типа ритуальных формул в их последовательности), которая делает собственно сообщаемое совершенно неинформативным (в силу его полной предсказуемости

-140-

и также может привести к отсутствию воздействия на сознание.

Еще ярче выступает человеческий фактор, – а тем самым, и фактор сознания, – когда коммуникация рассматривается не как средство (скажем, для адекватного информирования), а как цель (сказать именно данное предложение, а не другое). Во втором случае коммуникация, по Э.Уайзер [A.Weiser 1975], достигается двумя путями: с помощью «коммуникативных средств» и с помощью «уловок». С помощью первых говорящий стремится к тому, чтобы адресат правильно расценил намерения говорящего, его – «лобовая» подача замысла. К уловкам же прибегают, чтобы скрыть действительные цели от адресата (или сделать вид, будто хотят скрыть эти цели) и при этом добиться своих целей. Такое различие можно провести не только в рамках чисто речевой коммуникации, но и при невербальном общении. Кроме того, необходимо отметить, что лобовая подача и уловки могут переплетаться между собой в реальной коммуникации, что делает особенно затруднительным распутывание «хитросплетений речи» [A.Bennett 1976, с.45-46]. Действительно, коммуникативные средства делают возможным использование уловок, а эти уловки, в свое очередь, ограничивают возможности интерпретации и принятия тех решений, к которым по ходу общения приходят люди относительно предпочтительного способа интерпретировать высказывания друг друга.

Однако именно противоположный взгляд на коммуникации – как на средство (инструмент) воздействия на сознание и на поведение – часто используется в попытках моделирования общения. Так, в концепции Х.Вайнриха [H.Weinrich 1974], [H.Weinrich 1976] сообщение рассматривается как предписание (о лингвистике коммуникации, инструкции и текста – сокращенно, о «КИТ-лингвистике» можно говорить тогда как о концепции предписаний): каждый знак, используемый в коммуникации, понимается как нечто вроде инструкции, отдаваемой говорящим слушающему и относящейся к тому, как последний должен поступать (т.е. как он должен интерпретировать слова говорящего и как он должен действовать). Реальное высказывание в общении расценивается тогда как удачное или неудачное только в зависимости от того, смог ли слушающий последовать переданной ему «инструкции». Интерпретируют же текст, опираясь на «макрознаки», сигнализирующие о наличии тех данных, которые необходимы для понимания. Такой подход можно распространить также и на «ненормированные» виды коммунинации

-141-

(в смысле работы [J.Allwood 1976], см. также [J.Allwood 1977, с.13-15], где указанный взгляд получает свое концентрированное выражение): а именно, на случая рассказывания анекдотов, саркастических высказываний, лжи, неискренности (умолчания) и т.п., когда нормы общения частично нарушаются я совместность усилий – «кооперированность» сторон – не полная.

Знание языковой системы – правил языка – это только одна из предпосылок для языковой коммуникации [M.Bierwisch 1978, с.84], причем не всегда самая существенная при воздействии на сознание [G.M.Green 1982, с. 45]. Другая предпосылка состоит в наличия достаточно автоматизированных стратегий и механизмов «производства» и переработки выражений, построенных в согласии с этой системой [M.Bierwisch 1978], что не может быть сведено к собственно языковому знанию. Кроме того, следует различать информационную коммуникацию, – в результате ее у участников общения появляются новые мысли и мнения (описываемые с помощью аппарата пропозиций в логике), – и «пересказывание», т.е. экспонирование фактов или структуры своего образа мыслей с целью передать пропозициональные установки партнеру или партнерам по коммуникации [H.-N.Castañeda 1977, с.125]. Эти две оси противопоставления лежат в различных «измерениях» коммуникации как средства воздействия на сознание.

Однако не следует, тем не менее, абсолютизировать роль наличного знания при интерпретировании высказываний в коммуникация. Так, Д.Каплан [D.Kaplan 1978, с.242], показывая, что нормальная коммуникация не состоит в кодировании и декодировании общих пропозиций (в противоположность стандартной модели коммуникации, лежащей в рамках «информационно-поисковой парадигмы» языка, см. [Karpatschof 1982], где вольно или невольно коммуникация отождествлялась только с передачей знаний и не учитывался фактор эмоционального воздействия на сознание), посредством «улавливания значений», – предостерегает и от того представления, согласно которому понятие контекстных признаков высказывания дает исчерпывающее объяснение того, как происходит понимание в общении. По мнению Каплана, в коммуникацию всегда вовлечены те процессы, благодаря которым выучиваются значения новых слов: при общении мы не просто распознаем (т.е. опознаем то, что нам уже известно, путем сопоставления о хранимыми в нашей памяти стандартными образцами), но и узнаем новое

-142-

(в частности, усваиваем новые для нас стандарты). По этой же линии «знание» – «незнание» – проходит и разграничение удачного и неудачного общения [D.Viehweger 1979, с.87]: успешность воздействия коммуникации на сознание гарантирована, когда общающиеся стороны в конкретном контексте обладают одним и тем же набором презумпций (фоновых знаний), который оказывает решающее влияние на формулировку высказываний, а тем самым и на их интерпретацию (см. также [Демьянков 1981].

В последние годы все более пристальное внимание уделяется социальным аспектам коммуникации, воздействующей на сознание, причем постепенно фокус внимания передвигается от социологии межиндивидной коммуникации к социологии коммуникации группы. Так, по Х.Парре [H.Parret 1980a, с.89], коммуникация – это «один из модусов, с помощью которых можно войти в самые глубинные слои отношений, существующих в общественной жизни». Л.Апостел, сторонних «праксеологического» подхода к коммуникации [L.Apostel 1980], считает коммуникацию «главным образом, социальным взаимодействием» (с.215), сводимым к информированию, приказу, запросу и экспрессии в их различных сочетаниях, причем речевые проявления всех этих типов происходят, по его мнению, с помощью явных или скрытых перформативов (т.е. таких формул речи, которые сами показывает, как целое высказывание должно интерпретироваться – как запрос, обещание, информирование, приказание и т.п.); ср. также [L.Åqvist 1972]. Другое направление – все в том же русле социологизации коммуникации – связано с этнометодологическим анализом повествовательной речи [Dittmar, Wildgen 1980], когда предполагается, что системность и социальность коммуникации находятся в тесных не исключающих друг друга отношениях.

В этнометодологическом подходе речевое общение рассматривается как подчиненное правилам, в синхронном (т.е. не историческом) аспекте образующим систему четко проявленных взаимозависимостей. Эта система у каждого индивида своя (унифицированная система – не более чем научная фикция, по мнению представителей этого направления), однако в реальных эпизодах общения индивидуальные системы проявлены таким образом, как если бы для всех членов социума имелась общая и единственная система правил. Этот парадокс здесь объясняется через понятие интерпретирования: чужие высказывания мы интерпретируем в рамках собственной системы,

-143-

стремясь к конформности с гипотетической общей нормой (и предполагая то же стремление у наших партнеров по коммуникации). Это – еще одна возможная и существующая трактовка понятия «кооперированности» в общении.

Кроме статистического, коммуникация имеет и процедурный аспект. В последнем аспекте коммуникацию иногда представляют на трех уровнях [Kallmeyer, Schütze 1976]: а) организация разговора, представляемая с помощью «схем разговора» (при этом «схема» понимается в смысле когнитивной психологии, см. [Найссер 1976], б) структура действия, организуемая «схемами действия», в) подача содержания, направляемая «схемами содержания». У.Квастхофф [U.Quasthoff 1979, с. 122], модифицируя указанное расслоение на уровни, высказывает сомнение в необходимости противопоставлять схемы действия и схемы содержания (см. также [E.Gülich 1981], [R.Rath 1981].

В названном процедурном аспекте коммуникация может быть представлена как «пропозиционализирование» знания, хранимого не только в речевой, но и в неречевой форме [W.Chafe 1977]. Тогда на коммуникацию можно посмотреть как на попытку создать «мыслительные пространства» в адресате [Zammuner 1981, с.95], имеющие различную сложность и включающие в себя весьма различные и внутренне неоднородные концепты и их взаимоотношения. Некоторые части этих «пространств» более существенны, чем остальные. Видимо, говорящие пользуется той стратегией, которая приводит сначала к планированию того> каким концептам и их отношениям должен быть приписан больший вес при заданных целях коммуникативного действия и при конкретных характеристиках контекста и адресата. Это, в свою очередь, приводит к иерархии локальных тем для общения, к выработке конкретных риторических стратегий, логических способов выделения и т.п. (там же). Такой взгляд весьма созвучен положениям «теории коммуникативного действия», выдвигаемой Ю.Хабермасом [J.Habermas 1974], [J.Habermas 1981].

Теорию коммуникативного действия, или коммуникативной деятельности Ю.Хабермас относит к «лингвотеоретическому обоснованию социальных наук» [J.Habermas 1974, с.7]. Если по отношению ко многим другим авторам справедливо можно было бы указать на гипертрофированность роли языка как системы в коммуникации, то по отношению к этой теории можно, по-видимому, высказать упрек в гипертрофированности роли коммуникации в современном обществе, – или в том, что

-144-

Ю.Хабермас чересчур расширительно понимает «коммуникацию» (включая сюда, как кажется, все виды человеческих отношений в обществе). В рамки этой теории включаются такие вопросы, как а) понятие «коммуникативной разумности, или рациональности», в противопоставления когнитивно-инструментально ограниченному понятию рассудка, б) обоснование двухступенчатого понятия общества (через вспомогательные понятия «жизненного мира» и системы) и в) обоснование такого взгляда на современную эпоху, при котором «социальная патология» общества выводится из систем деятельности, подчиняющих себе, в частности, коммуникативно структурированные «области жизни».

Укажем также, что взгляд на коммуникацию в процедурном аспекте как на пропозиционализирование можно встретить и у такого современного философа, как М.Мерло-Понти, который полагал, что процесс интеракции в своих внутренних связях представляет собой «становление смысла в согласованности с самим собой и в качестве реакции на самое себя». Такой процесс становления смысла как смена и взаимодействие сообщающих и истолковывающих действий и реакций в речевой коммуникации в некоторых исследованиях герменевтического толка (например, см. [Soeffner 1982, с.34]) называется «семантическим ратифицированием». Это ратифицирование характеризуется там как непосредственная гарантия истолкования и доказательности при адекватной интерпретации. В свою очередь, по мнению других ученых, предпосылкой для акта коммуникации является презумпция говорящего, <то он выбрал правильный «адрес» для своей речи, – т.е., что адресат его в состоянии понять не только в силу того, что он является носителем требуемой языковой системы, но и в силу общности фоновых знаний о фактах [Jayez 1982, с.69]: вот почему говорящие позволяют себе фигуры умолчания, нечеткость выражений и даже попросту неправильные высказывания (предполагая, что адресат в состоянии сам «отшлифовать» смысл обращенной и нему речи). Однако как выводится и как конкретно «ратифицируется» спрятанный смысл в коммуникация – эта проблема на сегодняшний день пока остается без ответа (обзор предлагаемых решений можно найти в работах [K.Morik 1982], [W.Vossenkuhl 1982].

Из сказанного выше можно сделать вывод, что коммуникация как сообщение, или передача сообщений должна – в каждом акте общения

-145-

– опираться на предположение говорящего о таком воздействии на сознание, которое ограничивается только сферой рационального. Однако это не значит, что коммуникация исключает воздействие на эмоциональную сферу: то, что эмоции в теориях коммуникации остаются на заднем плане – следствие двух причин. Первая заключается в том, что рациональность, прямо вытекая из целенаправленной деятельности, легче формализуема, а критерия правильности для моделей рациональности лежат в области практики. Иначе говоря, рациональные аспекты коммуникации легче наблюдать и описывать, чем эмоциональные (для которых зачастую трудно бывает сформулировать рациональные определения). Вторая причина – в большей, на сегодняшний день, непосредственно прикладной применимости моделей коммуникации, в которых рациональные аспекты – на переднем плане. К таким прикладным системам относятся, в частности, системы искусственного интеллекта, распознающие высказывания на естественных языках и используемые в качестве мощных информационно-поисковых систем с логическим выводом. Практическое приложение моделей эмоциональных аспектов коммуникации пока что остается за пределами основного внимания специалистов.

Этим объясняется и то, что теории аргументации, – лежащие в рамках коммуникативных теорий, – разработаны гораздо лучше (во всяком случае, в отношении формального аппарата), чем остальные вопросы теории убеждения и теории «внушения» (если о последней вообще можно что-либо оказать сегодня). Перейдем к обзору концепций аргументации как одного из направлений воздействия на сознание.

Исследование аргументация в указанном аспекте имеет давнюю традицию, опирающуюся во многом на авторитет Аристотеля. Как известно, Аристотель [Аристотель 1978, с.19-21] различал три вида способов убеждения, «доставляемых: речью»: а) те, которые зависят от нравственного характера говорящего»; б) те, которые определяются настроением адресата; в) те, которые прямо связаны с характером собственно речи (уместно было бы сравнить эту схему с представлением коммуникации по К.Бюлеру, см. выше). К первому способу, по Аристотелю, следует прибегать в том случае, когда «речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему»: из действительной или кажущейся честности оратора и из других его

-146-

положительных качеств слушающий должен вынести и ощущение справедливости самой речи. Второй способ связан с тем, чтобы вызвать позитивные эмоции у слушающих. Так, обилие занимательных примеров, афористичность речи к другие приемы исподволь приводят к ощущению симпатии слушателя к содержанию речи. Последний же из названных способов наиболее действенен, когда в распоряжении оратора имеются веские доводы в пользу высказываемого мнения или когда оратор может создать иллюзию непререкаемости своих доводов. Этому последнему виду убеждения, использующему энтимемы (аналогичные силлогизмам в логике при воздействии на сознание адресата), Аристотель придавал решающее значение.

По мнению авторов [Barth, Martens 1982], «теория аргументации» в XX веке, пройдя три фазы, в качества следа оставила три разных представления об аргументации, воздействующей на сознание. Первая стадия связана с поиском пред-предикативного обоснования убежденности и мнения, теоремы или точки зрения, – т.е. с установлением оправданности защищаемой позиции см. [S.Toulmin 1958]. Во второй фазе развития этой теории обоснование связывалось с теми соглашениями, которые достигаются по ходу общения с аудиторией, см. [Perelman, Olbrechts-Tyteca 1952], однако вербальные реакции аудитории пока что не рассматриваются на этой стадии подробно и не исследуется взаимодействие собственно реплик>. На третьей стадии обоснование прямо связывается с вербальной реакцией аудитории, которая теперь рассматривается как активный участник дискуссии, в составе «диалектических ролей». Переход от одной фазы развития теории в другой представляется поэтому как процесс, исходная точка которого – суждение («идея»), отталкиваясь от которого – через «общественно-значимое значение», а далее – через предложение см. [W.P.Alston 1964], – мы приходим ко второй фазе, в центре внимания которой – последовательность реплик, характеризующая каждого из участников обсуждения, его роль в диалоге. Третья же фаза связана с более или менее осознанным отражением теоретических операций убеждающей стороны, использующей аргументы целенаправленно. Можно заметить, что развитие теории аргументации, представляемое таким образом, можно охарактеризовать как постепенно усиливающееся стремление отражать роль сознания в аргументирующем дискурсе.

Современные концепции аргументации как средства воздействия на сознание сходятся часто и в другом отношении: в выделении процедурного

-147-

и «чисто логического» аспектов. Процедурный аспект аргументации связан с организацией последовательности высказываний в цепь сообщений. При этом речь идет как об изучении приемов, используемых, например, опытным оратором в убеждении (это – традиционная проблема риторики), так и об установлении тех «вех» в аргументирующем дискурсе, на основании которых можно говорить об интерпретации текста как доказательства тех та иных конкретных положений (это – задача истолковывающего направления в современных концепциях коммуникации). Логический же аспект связан с установлением того, является ли одно высказывание, с объективной точки зрения, доводом (или аргументом) для высказывания, защищаемого в каком-либо доказательстве, см. [Ullmer-Ehrich 1981], а также [Демьянков 1982а]. Анализ аргументации с точки зрения используемых языковых средств опирается, таким образом, на категории логики и здравого смысла, поводом для исследования которых как раз и является теория аргументации. Эти категории рассматриваются обычно на фоне выразительных средств «обыденной речи», см. [K.H.Göttert 1978]. Например, такой анализ может выглядеть как реконструкция естественной логики аргументирующей речи [W.Kummer 1972], [Metzing 1975], [H.Schnelle 1975]. Установление связей между замыслом аргументации и ее воплощением – в русле традиции, заложенной аристотелевской «Топикой» [Аристотель 1978а], находится в центре внимания так называемого «топико-диалектического направления» [Kopperschmidt 1973], [Kopperschmidt 1978-80], [U.Quasthoff 1978], [U.Quasthoff 1973]. Многочисленные исследования в этой области зачастую смыкаются с исследованиями в области юриспруденции, тем самым возвращая исследование в исходные рамки – изучение эффективности судебной речи, см. [J.Habermas 1974], [Schneider, Schroth 1977], [Треушников 1982].

Например, рассматривая структуру судебной аргументации, В.Улльмер-Эрих [Ullmer-Ehrich 1981] к процедурному аспекту относит: а) процедуры, предписываемые конкретной институцией, и б) общепринятые конвенции убеждения в данном социуме. К логическому же аспекту относятся содержательные характеристики: а) общезначимые презумпции данного социума (в самом общем случае – законы, формулируемые в терминах юридического языка) и б) единичные, необщезначимые презумпции (констатации фактов в терминах обыденного языка), относящиеся к обыденному опыту. Логический аспект, определяемый указанным образом, имеет своим содержанием, в конечном счете, объединение и обобщение фактической стороны обсуждаемого вопроса,

-148-

подлежащего аргументированному разбирательству.

Рассматривая аргументацию исключительно в процедурном аспекте, В.Кляйн [W.Klein 1981] определяет ее как разновидность сложного коммуникативного воздействия на сознание, направленного на решение определенной задачи с помощью только речевых средств. В состав этого воздействия входят высказывания (утверждение, вопросы, возражения, отклонение или принятие доводов, а также другие способы явного или неявного проявления собственного мнения) и увязывание этих высказываний в структуру (не всегда достигаемую прямолинейно, без отступлений, заблуждений и борьбы с противоположными точками зрения). Различаются индивидуальная и коллективная аргументация. Первая отличается от второй степенью кооперированности участников дискуссии при решении основной задачи – построения более или менее стройной структуры переходов от очевидных к неочевидным положениям. Различие же между «приватными» и «общественными» видами аргументации В.Кляйн относит к противопоставлению «внеинституциональных» к «институционально закрепленных» процедур разбирательства спорных вопросов. Еще одно различие – между фактическими и нормативными проблемами, входящими в структуру аргументации – связано с тем, насколько можно надеяться на выяснение истины (крайний случай – безнадежность выяснения истины, например, когда спорят о вкусах; противоположный случай – когда появляется возможность непосредственно установить доказываемый факт). В реальной аргументации, как правило, мы имеем дело с нормативными высказываниями; когда же ставится вопрос о выяснении фактов, всегда на самом деле установление истины происходит только на фоне текущего состояния знаний и возможностей доступа к информации, имеющейся под руками у спорящих сторон.

Ещё одно противопоставление выдвинуто в книге [Næss 1966]. Различаются: а) постижение какого-либо спорного вопроса с помощью только «прояснения языка» и б) проникновение в гущу «конфликта мнений» посредством устранения псевдоконфликтов и путем анализа доводов «за» и «против» (т.е. установление наиболее вероятных точек зрения). Такое направление исследования иногда называют «аргументационной семантикой» [E.M.Barth 1982].

К наиболее общим свойствам аргументации как воздействия на сознание относятся следующие [A.Günther 1982]: а) наиболее естественна аргументация,

-149-

когда имеется не только пропонент, но и оппонент (этим дискуссия отличается от размышления – другого вида изменения сознания), б) аргументирование непосредственно связано с использованием языковой коммуникации, в) аргументирование связано по меньшей мере с изменением пропозициональных установок знания и мнения у спорящих сторон, причем о мнении говорят как о подтвержденном или опровергнутом, а о знании – как о достигнутом, г) аргументация протекает в соответствии с правилами, д) «кооперативная» аргументация в корне отлична от эристической (противоборствущей).

Аргументирующее воздействие на сознание представляется сторонниками праксеологического подхода к коммуникации (о котором см. выше) благодатной почвой для применения и пояснения своих взглядов. В этом подходе общение рассматривается в рамках общей теории деятельности, см. [Eemeren, Grootendorst 1982], [L.Apostel 1980], [G.Öhlschläger 1979]. Так, Л. Апостол [L.Apostel 1982] приравнивает теорию аргументации к теории ведения дискуссии (ср. противопоставление процедурного и логического аспектов) и выделяет следующие три аспекта: а) дискуссия представляют собой события в реальном пространстве и времени, б) как нормативные, так и описательные исследования дискуссий могут опираться на внешние свойства высказываний (с точки зрения смены реплик, структуры предложений и т.п.) и на внутренние их свойства (взаимодействие намерений и мнений, составляющие «движущие силы» аргументирования), – поэтому задача состоит в том, чтобы соотнести обе стороны, в) противопоставлены глобальный и локальный взгляд на дискуссию. В последнем аспекте различаются: «сбалансированная» дискуссия (тот случай, когда участие различных спорящих сторон более или менее равноправно) и «несбалансированная» дискуссия (когда это условие не соблюдено). Степень сбалансированности относится к ведению глобального взгляда. Если же исследователь аргументации выявляет правила, регулирующие и объясняющие употребление высказываний определенного логического типа (например, употребление дизъюнкций в качестве аргументирующих высказываний), то мы имеем дело с локальными свойствами.

Выдвигая тезис о необходимости многоаспектного исследования дискуссии, Л.Апостел определяет дискуссию как коллективное действие (или даже точнее, как взаимодействие, интеракцию), сталкивающее подготовительные действия различных участников и имеющее

-150-

целью обеспечить возможность дальнейшее коллективных или индивидуальных сознательных действий: этим дискуссия отличается от простого обмена репликами, ничего не меняющего ни в сознании, ни в дальнейшем взаимодействии участников. К глобальным ролям в дискуссии относятся: а) пропонент / участник, производящий конкретное изменение, на конкретном шаге обсуждения, в естественной или в «вербальной» действительности с целью подготовить будущее действие), которому принадлежит инициатива в обсуждении, и б) оппонент / участник, питающийся устранить то изменение, которое «выносится на обсуждение» пропонентом: эта попытка производится с целью подготовить будущие совместные с пропонентом действия), стремящийся нейтрализовать такую инициативу. Локальными ролями, по Л.Апостелу, являются: а) защита – действие, направленное на консолидацию позиций и осуществляемое либо при добавлении нового материала в пользу того или много мнения, либо посредством «контратаки» (атаки против атаки), – таким образом, в первом случае защищающий участник является локальным пропонентом, а во втором – локальным оппонентом; б) атака – действие, направленное на устранение определенной позиции в действиях партнера по дискуссии и производимое «локальным оппонентом».

Дискуссии в праксеологических концепциях характеризуются как обладающие различной степенью конкретности, надежности и экономности в изменении сознания, – при многомерности критериев для этих оценок, – вот почему не всегда возможно оптимизировать обсуждение сразу по всем трем параметрам. Кроме того, различные виды обсуждения в различной степени приближаются к чисто антагонистическим взаимодействиям и к чисто «кооперативному» (взаимопомогающему) взаимодействию. Именно постольку, поскольку критерии оценки для дискуссий, в указанных терминах, те же, что и для оценки любых других видов действия (причем не обязательно даже коммуникативного действия), сторонники праксеологического подхода и делают вывод о том, что аргументирующее действие должно быть отнесено к ведению общей теории деятельности.

Близок к данному подходу тот, который представлен в работах Э.Краббе [Krabbe 1982], [Krabbe 1982a], ср. [R.J.Fogelin 1978]. Краббе считает, что в дебатах главным является не истинность или ложность предложений (в общелогическом смысле слова) в сознании спорящих сторон, а согласие или

-151-

несогласие участников обсуждения с истинностью или ложностью соответствующих суждений и тем методом, который предлагается кем-либо из них для достижения такого согласия. Более того, возможен тот случай, когда относительно определенных атомарных суждений согласие в принципе не может быть достигнуто (например, в споре о вкусах), – а тем не менее, спор может закончиться «мирным путем» (согласием).

Свойства дискуссии, в рамках такого взгляда, следующие: а) имеется более одной (спорящей) стороны, в) имеется, по крайней мере, один тезис, в) как и в случае «формальных игр», исход дискуссии может быть оценен в терминах выигрыша и проигрыша (простой обмен мнениями без такой оценки для дискуссии не свойствен), г) анализ дискуссий должен проводиться с точки зрения прав и обязанностей участников, д) то, в чем эти права и обязанности состоят, определяется полностью на основе высказываний в конкретное время по ходу обсуждения, е) «ходы» в такой игре должны быть существенны для конкретной складывающейся диалогической ситуации, ж) роли участников не всегда равноправны, они могут бить асимметричны, а поэтому различение правил для оппонента и для пропонента (многими считаемых взаимно заменимыми) весьма условно, з) понятие «допустимого хода» должно быть конструктивно определимо в рамках конкретного обсуждения, – в противном случае исключена сама возможность дискуссии, и) логические операторы, представляющие (в логической репрезентации для каждого из высказываемых по ходу дискуссии суждений) «ходы» участников, определяются в терминах атак и защиты, к) то, как долго дискуссия должна и может длиться, и на каком этапе она должна выть прекращена, определяется не только логическими свойствами употребляемых высказываний, но и процедурными характеристиками.

Предположение, на котором основаны многие концепции аргументации, о том, что дискуссия регулируется определенными правилами изменения сознания (как и любой вид общения – см. выше), равносильно гипотезе о существовании «нормализованного обсуждения», к которому как к идеалу стремится реальная коммуникация.

По [E.M.Barth 1982a], «нормализованное критическое обсуждение» проходит четыре фазы (причем возможны и циклы в каждой из них). На исходном этапе сознание пропонента обладает тезисом Т0, а оппонент – некоторым числом презумпций П0, обусловленных соглашениями социума по конкретным вопросам, имеющим отношение к обсуждаемой в дискуссии

-152-

проблеме (этот набор презумпций может быть отнесен к сфере общественного сознания). На первой фазе, когда обнаруживается расхождение сторон по поводу Т0, пропонент может снять сомнения оппонента, показав, что формально разногласий на самом деле нет: тезис полностью укладывается в набор соглашений, – тогда дискуссия заканчивается (при удачной аргументации). В противном случае, – если, например, на этапе x при промежуточном наборе презумпций Пx и достигнутой (в результате предшествующего обсуждения) эквивалентной формулировке тезиса Тx оппонент утверждает (серьезно или для того, чтобы продлить обсуждение), что его не убедили, – мы переходим во вторую фазу. В этой фазе промежуточный тезис Тx уясняется на фоне ПX. Стандартный вид «хода» здесь – объяснение формулировок путем явного отсеивания посторонних интерпретаций для текущей формулировки защищаемого тезиса.

Когда оппонент соглашается с эквивалентностью промежуточной формулировки исходному тезису в существенных отношениях, происходит переход к третьей фазе, в которой набор презумпций обогащается за счет «уточненных» формулировок для исходных презумпций и для промежуточного тезиса. На четвертом, заключительном этапе происходят «материальное» обсуждение, – т.е. установление истинности или ложности получаемых атомарных высказываний, – что уже не имеет прямого отношения к собственно речевой интеракции. Переход на одной фазы в другую регулируется конкретными правилами, следование которым определяет систематичность, реалистичность, упорядоченность и динамичность дискуссии (там же, с. 162-167).

Уяснение процедурной стороны аргументирования при воздействии на сознание и надежда достичь формализованного описания правил перехода из одной фазы в другую явилась стимулами для разработки таких формальных систем «диалогической логики», которые могли бы открывать доказательства и опровержения для корректно сформулированных высказываний. Особенно характерна эта направленность для концепции П.Лоренцена и К.Лоренца [K.Lorenz 1981], [Lorenzen, Lorenz 1978]. Так, в работе [K.Lorenz 1982] основная идея такой диалогической логики трактуется следующим образом. Для того, чтобы конкретные языковые выражения рассматривались как суждения (пропозиции), необходимо указать те конкретные правила, которые определяют ход аргументации конечной длины, заканчивающейся (однозначно) выигрышем или проигрышем либо

-153-

для пропонента, либо для оппонента этих суждений. Все множество возможных правил делится на две группы: а) структурные правила, формулировка и приложимость которых не зависит от исходного (аргументируемого) суждения, и б) специальные правила аргументирования, прямо связанные с содержанием конкретной пропозиции.

Было показано, что класс пропозициональных схем, для которых существуют выигрышные стратегии в рамках такой логики (и которые, видимо, можно отождествить с истинными высказываниями), рекурсивно перечислим формальной системой интуиционистской логики генценовского типа. Структурные правила воздействия на сознание близки по духу к «процедурным» правилам, рассмотренным выше обладают следующими свойствами: 1) на их основе происходит выдвижение и отклонение аргументов, приводящих к «выигрышу» или к «проигрышу»; 2) уместные аргументы четко подразделяются на нападающие и защищающие; З) атака может осуществляться в произвольном эпизоде диалога, 4) защита же может либо непосредственно следовать за атакующим действием, либо же может последовать через несколько ходов после соответствующей атаки; однако еще не защищенный атакованный аргумент, после которого начинается непосредственно цепь защищающих высказываний, защищается первым; 5) та общающаяся сторона, которая не может или не хочет выставить аргумент, как только до нее дойдет очередь, считается проигравшей, а ее противник считается выигравшим дискуссию. В такой трактовке атакующие действия реализуют «права», а защищающие – «обязанности» соответствующих участников дискуссии.

Этому подходу к аргументации как к способу «выяснить истину», релятивизировав само понятие «истины» (т.е. связав это понятие прямо с «принятостью» в результате языковой игры), противопоставлена концепция «игровой семантики» Я.Хинтикки [J.Hintikka 1982]. По мнению Хинтикки, диалог лежит в области собственно языковой (коммуникативной) деятельности, он не может создавать или «поддерживать» связи между языком и действительностью, – наоборот, диалог уже предполагает наличие такой связи, без которой, в противном случае, невозможно вообще говорить о диалоге. Вот почему теорию аргументации нельзя положить в основание логики и семантики: наоборот, считает Хинтикка, именно логика и семантика лежат в основании теории аргументации.

Итак, если П.Лоренцен и К.Лоренц должны так или иначе признать, что, в зависимости от выбора аргументирующей

-154-

стратегии, истина должна измениться (а такой вывод представляется странным), то Хинтикка призывает исходить из более реалистичных позиций и говорить о дискуссии как о выяснении независимо от сознания существующей истины.

«Истина» в понимании диалогической логики – это, скорее, то, что иногда называется «оправданный мнением» [A.I.Goldman 1970]: «мнение, к которому приходят в результате такого процесса, который имеет тенденцию давать правильные мнения». Действия же коммуникантов, в результате которых возникают такие оправданные мнения, можно, вслед за работой [Kornblith 1983, с.47], назвать «эпистемически ответственными действиями», т.е. «действиями, руководимыми желанием прийти к правильному мнению». Понятие «правильного», или «оправданного» мнения может быть распространено и на аргументирование по проблемам морали (см. об этом [M.Miller 1982]).

Делая обобщения из вышесказанного, выдвигает иногда гипотезу о том, что, в отличие от логики, другая аристотелевская дисциплина – «Топика» – может и должна давать схемы доказательств, опирающиеся на произвольные исходные допущения, единственный требованием к которым является требование «общепризнанности», правдоподобности (см. [J.Sprute 1982, с.10]).

Попытка синтезировать многие из названных выше свойств аргументирования была предпринята в работе [Eemeren, Grootendorst 1982]. Там дается следующее определение: «Аргументирование – это социальная, интеллектуальная, речевая деятельность, служащая для подтверждения или опровержения какого-либо мнения и состоящая из такого сочетания высказывания, которое обладает доказывающей или опровергающей функцией и обладает направленностью на достижение согласия некоего арбитра, – т.е. такого лица, которое, по определению, считается разумным» (с.1).

Однако и в приведенном определении отсутствует указание на существенный момент: для чего необходима аргументация? Ответ на этот вопрос содержится в определении, даваемом Г.А.Брутяном: «Аргументация – это способ рассуждения, в процессе которого выдвигается некоторое положение в качестве доказываемого тезиса: рассматриваются аргументы в пользу его истинности и возможные контр-аргументы; дается оценка основаниям и тезису доказательства, равно как и основаниям и тезису опровержения (антитезису); опровергается антитезис, доказывается тезис, создается убеждение в истинности

-155-

тезиса и ложности антитезиса как у самого доказывающего, так и у оппонентов (в том числе потенциальных, возможных); обосновывается целесообразность принятия тезиса с целью выработки активной жизненной позиции и реализации определенных программ, действий, вытекающих из доказываемого положения» [Брутян 1982, с.46]. Далее там же справедливо отмечается, что в реальном рассуждении некоторые компоненты могут, – в зависимости от аргументатора и его цели, – отсутствовать. Указывается, что «аргументатору часто следует точно раскрывать подтекст рассуждения, чтобы добиться поставленной в аргументации цели. Это особенно важно, если иметь в виду, что аргументация – и философская и любая иная – в той или иной форме выступает как диалог» (там же, с.51). И, наконец, не менее существенно, что техника аргументации «приобретает конкретную форму в процессе её применения в зависимости от ее приложения к конкретной предметной области – спора, дискуссии, полемики, диспута, дебатов, прений и т.д.» (там же, с.52).

В последнем из приведенных определений справедливо подчеркивается та направленность аргументации, которая непосредственно связана с изменением структуры сознания: цель аргументирования, в конечном итоге, состоят в выработке активной (т.е. осознанной) жизненной позиции и реализации программ в дальнейших действиях общавшихся сторон.

Таким образом, из остальных видов коммуникация, воздействующей на сознание, аргументирование выделяется тем, что оно не только направлено на изменение сознания, но и полностью (по замыслу удачного доказательства) выполняется в рамках сознания аргументация тем ближе к идеалу, чем меньше используется в нем неосознанных или недоосознанных доводов.

В результате рассмотрения средств воздействия на сознание мы приходим к выводу о многогранности того явления, которое связано с коммуникацией, направленной на изменение сознания.

-156-

Литература (С.156-161)

Аристотель

1978

Риторика // А. Тахо-Годи ed. Античные риторики. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978. 15-164.

Аристотель

1978а

Топика // Аристотель. Соч. в четырех томах. – М.: Мысль, 1978. Т.2. С.347-541.

Брутян Г.А.

1982

Аргументация (Общая характеристика) // Вопр. филос. 1982, № 11, с.43-52.

Демьянков В.З.

1981

Прагматические основы интерпретации высказывания // ИАНСЛЯ, 1981. Т.40. № 4. С.368-377.

Демьянков В.З.

1982а

Конвенции, правила и стратегии общения: (Интерпретирующий подход к аргументации) // ИАНСЛЯ, 1982. Т.41. № 4. С.327-337.

Найссер У.

1976

Познание и реальность: Смысл и принципы когнитивной психологии /Пер. с англ. – М.: Прогресс 1981.

Треушников М.К.

1982

Доказательства и доказывание в советском гражданском кодексе. – М.: Изд-во МГУ, 1982.

Åqvist L.

1972

Performatives and verifiability by the use of language. – Uppsala: Uppsala univ., 1972.

Ackoff R.

1960

Systems, organizations and interdisciplinary research // Soc. for general systems, Ann Arbor, 1960, vol.5, № 1, p.1-8.

Allwood J.

1976

Linguistic communication as action and cooperation. – Gothenburg: U. of Göteborg, Dept. of Linguistics, 1976.

Allwood J.

1977

Negation and the strength of presuppositions, or There is more to speaking than words // Ö.Dahl ed. Logic, pragmatics and grammar. – Lund: U. of Göteborg, Dept. of linguistics, 1977. 11-52.

Alston W.P.

1964

Philosophy of language. – Englewood-Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1964.

Apostel L.

1980

Pragmatique praxéologique: Communication et action // H. Parret ed. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 193-315.

Apostel L.

1982

Towards a general theory of argumentation // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 93-122.

Barth E.M.

1982

Introduction to part one: Re-modelling logic // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 3-8.

Barth E.M.

1982a

A normative-pragmatic foundation of the rules of some systems of formula-3 dialectics // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 159-170.

Barth E.M., Martens J.

1982

Preface // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. vii-xi.

Bennett A.

1976

Strategies and counter strategies in the use of yes-no questions in discourse // BLS 1976, v.2, 36-47.

Bierwisch M.

1978

Struktur und Funktion von Varianten im Sprachsystem // W. Motsch ed. Kontexte der Grammatiktheorie. – B.: Akademie, 1978. 81-130.

Bühler K.

1933

Die Axiomatik der Sprachwissenschaften // Kant-Studien 1933, Bd.38. S.19-90. – Neudruck: F.M.: Klostermann, 1969 – 2. durchges. Aufl.: 1976.

Bühler K.

1934

Sprachtheorie: Die Darstellungsfunktion der Sprache. – Jena: Fischer, 1934.

Castañeda H.-N.

1977

On the philosophical foundations of the theory of communication: Reference. Repr. // P.A. French, T.E.W.H.K. Ueding eds. Contemporary perspectives in the philosophy of language. – Minneapolis: U. of Minnesota, 1979. 125-146.

Chafe W.L.

1977

Creativity in verbalization and its implications for the nature of stored knowledge // R.O. Freedle ed. Discourse production and comprehension. – Norwood (N.J.): Ablex, 1977. 41-55.

Cherry C.

1966

On human communication: A review, a survey, and a criticism. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1966. (1st ed-n: 1957) – xiv, 337 p. -(StCo; 91). – bb: 310-327.

Dewey J.

1938

Logic – The theory of inquiry. – N.Y.: Holt a. comp, 1938.

Dittmar N., Wildgen W.

1980

Pragmatique psychosociale: Variation linguistique et contexte social // H. Parret ed. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 631-721.

Eemeren F.H.v., Grootendorst R.

1982

The speech acts of arguing and convincing in externalized discussions // JPr 1982, v.6, 1-24.

Fogelin R.J.

1978

Understanding argument: An introduction to informal logic. – N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1978.

Goldman A.I.

1970

A theory of human action. – Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall, 1970.

Göttert K.

1978

Argumentation: Grundzüge ihrer Theorie im Bereich theoretischen Wissens und praktischen Handelns. – Tübingen: Niemeyer, 1978.

Green G.M.

1982

Linguistics and the pragmatics of language use // Poetics 1982, v.11, N 1: 45-76.

Greimas A.J.

1966

Sémantique structurale: Recherche de méthode. – P.: Larousse, 1966.

Grice P.

1975

Logic and conversation // P. Cole, J.L. Morgan eds. Speech acts. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1975. 41-58. (Also // P. Grice Grice P. Studies in the way of words. – Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1989. 22-40).

Gülich E.

1981

Dialogkonstitution in institutionell geregelter Kommunikation // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 418-456.

Günther A.

1982

A set of concepts for the study of dialogic argumentation // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 175-190.

Habermas J.

1974

Wahrheitstheorie // H. Fahrenbach ed. Wirklichkeit und Reflexion: Walter Schulz zum 60. Geburtstag. – Pfullingen: Neske, 1974. 211-265.

Habermas J.

1981

Theorie des kommunikativen Handelns: Bd.1. Handlungsrationalität und gesellschaftliche Rationalisierung. – F.M.: Suhrkamp, 1981.

Hintikka J.

1982

Semantical games and transcendental arguments // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 77-91.

Jayez J.-H.

1982

Compréhension automatique du langage naturel: Le cas du groupe nominal en français. – P. etc.: Masson, 1982.

Kallmeyer W., Schütze F.

1976

Konversationsanalyse // StLk 1976, Bd.1: 1-28.

Kaplan D.

1978

Dthat // P. Cole ed. Pragmatics. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1978. 221-243. Repr. // P.A. French, T.E.W.H.K. Ueding eds. Contemporary perspectives in the philosophy of language. – Minneapolis: U. of Minnesota, 1979. 383-400.

Karpatschof B.

1982

Artificial intelligence or artificial signification? // JPr 1982, v.6: 293-304.

Klein W.

1981

Logik der Argumentation // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 226-264.

Kopperschmidt J.

1973

Allgemeine Rhetorik: Einführung in die Theorie der persuasiven Kommunikation. – Stuttgart: Kohlhammer, 1973.

Kopperschmidt J.

1978-80

Sprache und Vernunft. – Stuttgart etc.: Kohlhammer, 1978-1980. – Bd.1-2.

Kornblith H.

1983

Justified belief and epistemically responsible action // PR 1983, v.92, N 1, p.33-48.

Krabbe E.C.W.

1982

Studies in dialogical logic. – Groningen: Rijksuniversiteit te Groningen.

Krabbe E.C.W.

1982a

Theory of argumentation and the dialectal garb of formal logic // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 123-132.

Kummer W.

1972

Aspects of a theory of argumentation // E. Gülich, W. Raible eds. Textsorten: Differenzierungskriterien aus linguistischer Sicht. – F.M.: .. 25-58.

Lorenz K.

1981

Zur pragmatischen Fundierung semantischer Strukturen am Beispiel der Dialoglogik // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 128-134.

Lorenz K.

1982

On the criteria for the choice of the rules of dialogue logic // E. Barth, J. Martens eds. Argumentation: Approaches to the theory formation: Containing the contributions to the Groningen Conference on the theory of argumentation, October 1978. – A.: Benjamins, 1982. 145-157.

Lorenzen P., Lorenz K.

1978

Dialogische Logik. – Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1978.

MacKay D.

1969

Information, mechanism, and meaning. – Cambr. (Mass.): MIT, 1969.

Metzing D.W.

1975

Formen kommunikationswissenschaftlicher Argumentationsanalyse. – Hamburg: Buske, 1975.

Miller M.

1982

Interpretatives Paradigma und die empirische Untersuchung der Ontogenese kollektiver moralischer Deutungsmuster // H. Soeffner ed. Beiträge zu einer empirischen Sprachsoziologie. – Tübingen: Narr, 1982. 49-89.

Morik K.

1982

Überzeugungssysteme der Künstlichen Intelligenz: Validierung vor dem Hintergrund linguistischer Theorien über implizite Äusserungen. – Tübingen: Niemeyer, 1982.

Morris C.W.

1946

Signs, language and behavior. – N.Y.: Prentice-Hall, 1946.

Næss A.

1966

Communication and argument: Elements of applied semantics. – L.; Oslo: Allen & Unwin, 1966.

Öhlschläger G.

1979

Linguistische Überlegungen zu einer Theorie der Argumentation. – Tübingen: Niemeyer, 1979.

Parret H.

1980a

Pragmatique philosophique et épistémologie de la pragmatique: Connaissance et contextualité // H. Parret ed. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 7-189.

Perelman C., Olbrechts-Tyteca L.

1952

Rhétorique et philosophie. – P.: PUF, 1952.

Quasthoff U.M.

1973

Soziales Vorurteil und Kommunikation: Eine sprachwissenschaftliche Analyse des Stereotyps. – F.M.: Athenäum, 1973.

Quasthoff U.M.

1978

The uses of stereotype in everyday argument // JPr 1978, v.2, 1-48.

Quasthoff U.M.

1979

Eine interaktive Funktion von Erzählungen // H. Soeffner ed. Interpretative Verfahren in den Sozial- und Textwissenschaften. – Stuttgart: Metzler, 1979. 104-126.

Rath R.

1981

Zur Legitimation und Einbettung von Erzählungen in Alltagsdialogen // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 265-286.

Schneider J., Schroth U.

1977

Sichtweisen juristischer Entscheidung: Argumentation und Legitimation // A. Kaufmann, W. Hassemer eds. Einführung in die Rechtsphilosophie und Rechtstheorie der Gegenwart. – Heidelberg; Karlsruhe: .. 254-272.

Schnelle H.

1975

Zur Explikation des Begriffs «Argumentativer Text» // Linguistische Probleme der Textanalyse. – Düsseldorf: .., 1975. S.54-76. (// SdGe 1975, Bd.35).

Shannon C., Weaver W.

1949

The mathematical theory of communication. – Urbana: Univ. of Illinois press, 1949.

Soeffner H.-G.

1982

Statt einer Einleitung: Prämissen einer sozialwissenschaftlichen Hermeneutik // H. Soeffner ed. Beiträge zu einer empirischen Sprachsoziologie. – Tübingen: Narr, 1982. 9-48.

Sprute J.

1982

Die Enthymemtheorie der aristotelischen Rhetorik. – Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 1982.

Toulmin S.

1958

The uses of argument. – Cambr.: Cambr. UP, 1958.

Ullmer-Ehrich V.

1981

Linguistische Aspekte der forensischen Argumentation // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 188-225.

Viehweger D.

1979

Pragmatische Voraussetzungen, deskriptive und kommunikative Explizität von Texten // Untersuchungen zum Verhältnis von Grammatik und Kommunikation (// LSt(A), H.60). S.81-100.

Vossenkuhl W.

1982

Anatomie des Sprachgebrauchs: Über die Regeln, Intentionen und Konventionen menschlicher Verständigung. – Stuttgart: Klett-Cotta, 1982.

Weinrich H.

1974

Zum Imperativ und Konjunktiv und zur Instruktions-Linguistik im Sprachunterricht // NS 1974, Bd.., 358-371. Repr. (modif.) // H. Weinrich Weinrich H. Sprache in Texten. – Stuttgart: Klett, 1976. 113-128.

Weinrich H.

1976

Sprache in Texten. – Stuttgart: Klett, 1976.

Weiser A.

1975

How to not answer a question: Purposive devices in conversational strategy // CLS 1975, v.11, 649-660.

Zammuner V.L.

1981

Speech production: Strategies in discourse planning: A theoretical and empirical enquiry. – Hamburg: Buske, 1981.