-73-
2.5. Опорные пункты и "инструменты" интерпретации
Поводом для лингвистической, или языковой, интерпретации является речь. При интерпретации используются:
1) свойства конкретной речи (предложения или текста, в их составных частях и отношениях и т.п.),
2) предпосылки (в частности, знания о свойствах речи на данном языке или на любом человеческом языке вообще) в духовном мире человека, заставляющие обращаться с речью как со знаком (к таким предпосылкам относится и презумпция знаковости), и
3) стратегии интерпретации.
Первый вид привязан к конкретным выражениям, подвергаемым интерпретации и регулирующим дальнейшие шаги интерпретатора. Второй же вид не зависит от конкретных свойств того, что непосредственно будет интерпретироваться. Поэтому первый вид (но не знания о нем) можно назвать "экземплярами инструментов", а второй – "образцами инструментов". Интерпретация соединяет в инструментальной функции экземпляры и образцы {Note 1}.
{Note 1. В рамках "информационной парадигмы" инструменты приравняли к информации. Так, по [J.Kindermann 1983a, с.173], эти виды информации исчерпываются следующими: а) дескриптивная компонента – однозначное описание в тексте "положений дел", б) установка говорящего по отношению к этим "положениям дел", определяющая, или конституирующая, возможный мир; в) отношение между (а) и (б) – "перформативно-модальная" компонента, г) коммуникативная компонента, в которой явно задана система пространственно-временных координат коммуникантов. Все эти компоненты скорее относятся к плану содержания текста. Последний должен, кроме прочего (например, в рамках какой-либо из указанных компонент), содержать и "информацию" о каузальных связях; подобная интерпретация должна устранять упущение, которым, как указывал Г.В.Степанов, страдает обычное филологическое толкование текста. Это филологическое толкование "обычно дробится на куски, которые хотя и являются частью целого, но не обязательно связываются в единую систему. Усилия толкователя в первую очередь направлены на анализ того, что сказано и даже как сказано, но, как правило, не распространяются на выяснение вопросов, почему так сказано, а не иначе" [Г.В.Степанов 1980, с.195].}
Однако где же граница между языковыми и внеязыковыми инструментами? Базовыми инструментами языковой интерпретации являются не только слова: с ними связаны понятия и ожидания "о том, что после них пойдет в предложении и как все это соотносится с полным передаваемым смыслом" [Ризбек 1975, с.97]. Базовыми же являются и грамматические, интонационные и иные свойства текста (речи): на их основе выявляются отношения между элементарными пропозициями,
-74-
входящими в результирующую интерпретацию [M.Hoey 1983, c.18-19]. Отличие их от слов –
в трудностях каталогизирования. Изобретение словарного способа задания базовых
единиц в лингвистике по значимости можно сопоставить с изобретением
письменности. Грамматические конструкции и интонация пока еще ожидают такого
изобретения. Это обстоятельство наводит на мысль, что со словом мы покидаем ту
область, в которой интерпретирование приближенно равно анализу, состоящему в
попытке наложить образец на экземпляр. В новой же области наложению образца на
экземпляр должно предшествовать конструирование образцов, а не поиск в базе
знаний непосредственно.
Итак, мы выделяем два случая: 1) нахождение образца для экземпляра в результате попыток непосредственно наложить хранимые представители образцов на экземпляр и 2) гипотетическое конструирование образца (вместе с критериями соответствия образца экземплярам), а затем – верификация гипотез о наложимости. То, что иногда называют "условиями употребления" [M.Doherty 1985, с.131] и "правилами грамматики", мы рассматриваем как набор конструируемых условий наложимости гипотетически конструируемого образца. Поскольку сами критерии соответствия (наложимости) должны конструироваться по ходу интерпретации, – а не хранятся в виде конечного набора, – приходится подвергнуть сомнению предположение о конечности грамматики как набора правил.
Эти положения по духу близки характеристике интерпретации текста как установлению соответствия между формой и содержанием, а также "поля напряжения" между формой и содержанием [H.Glinz 1959, с.139]. Это "поле напряжения" в данном случае реализуется как пульсирование гипотез относительно соотнесения экземпляров и образцов. Строится же это поле с помощью "инструментов интерпретации".
Могут ли инструменты эти меняться по ходу применения? Ответ на этот вопрос, видимо, положительный.
Действительно, если начать с презумпций интерпретатора и его знаний (все это составляет второй вид инструментов), то ясно, что они меняются по ходу углубления в понимание. Отношение между ходом интерпретации и состоянием знаний интерпретатора динамично [J.S.Petöfi 1983, с.5-6]: эти знания могут расширяться и меняться, и далее используется не исходный запас знаний, а измененный. Меняются даже представления о языковой интерпретации, а не только о запасе внеязыковой информации. По ходу чтения, например, человек может встретить новые термины с объяснениями, а сочетания знакомых
-75-
слов в необычном окружении могут, далее, поколебать
его веру в свое хорошее знание семантики этих слов и также привести к изменению
инструментов интерпретации. Между такими пополняемыми языковыми и внеязыковыми
данными существует следующее соотношение: внеязыковое знание тем легче
усваивается, не вызывая внутреннего протеста, чем меньше оно противоречит
языковым знаниям – знаниям о значении слов и словосочетаний {Note 1}.
{Note 1. Например, если в статье специального характера в качестве термина вводится слово обыденного языка, семантика которого очень далека, а возможно, и несовместима с даваемым определением, то это вызывает внутренний протест у обычного читателя. Это легко проверить, мысленно сопоставив по удачности следующие возможные "новые" термины: развал в смысле "анализ", умножение в смысле "речь" и деление в смысле "умножение". Первый случай неудачен, потому что анализ предполагает в качестве субъекта некоторое человеческое существо, а развал происходит с тем, что скорее может быть объектом анализа. Умножение в смысле "речь", конечно, можно представить себе как метафору, – тогда такой случай вызовет меньше протестов со стороны носителей языка. А вот использовать термин деление в прямо противоположном смысле обычно настолько недопустимо, что вызывает (в качестве реакции интерпретатора) подозрение об ошибке. Именно поэтому столь удачными бывают зачастую попытки философов, выясняющих сущность явлений в результате наблюдений над употреблением слов обыденного языка (один из характерных примеров этого – исследование Дж.Остином [J.L.Austin 1956-7] понятия "извинения" как термина этики в русле "семантики обыденного языка"). Этот же прием широко использовался и в античной философии [Чанышев 1981], – недаром с ним связывают понятие "неоаристотелизма".}
Таким образом, "духовные" инструменты (знания и т.п.) меняются по ходу восприятия, но не произвольным образом, а в соответствии с ограничениями, навязываемыми языком интерпретируемого произведения. В то же время, научная картина мира далеко не всегда укладывается в традиционные представления, зафиксированные в употреблении слов: "заходящее" и "восходящее" солнце противоречит, например, современным представлениям астрономов. Следовательно, не всегда можно расширить внеязыковые знания без нарушения языкового узуса. Значит, даже неприемлемые новые способы употребления старых слов могут когда-нибудь прижиться в научной речи. Когда именно – вопрос для дальнейшего исследования.
А можно ли говорить об изменении инструментов первого вида – свойств данной конкретной речи, во всех ее индивидуальных проявлениях? Можно, но только тогда, когда сам текст меняется на наших
-76-
глазах. Такое изменение нельзя еще назвать
"реинтерпретацией". При реинтерпретации (а о ней подробнее см. раздел
2.6.2) используются не только "глобальные" знания (те, которыми
владеет интерпретатор в отвлечении от данного текста), но и те, которые
вводятся непосредственно данным текстом для облегчения задачи интерпретатора –
"локальные знания". При реинтерпретации происходит изменение не
инструментов первого вида (само выражение – его материальная сторона – остается
ведь без изменений), а локального знания этих инструментов. С такой
модификацией и следует принять тезис об изменении инструментов интерпретации
{Note 1}.
{Note 1. Различение "глобальных" и "локальных" знаний позволяет критически оценить некоторые современные зарубежные концепции герменевтики (см., например, [Григорян ред. 1978]; [Познание и язык 1984]), в которых предполагается, что можно расширить глобальные знания, используя только локальные знания. Это предположение, как показывается в работе [Freundlieb 1983, с.260], чревато преувеличениями.}
К локальному знанию относятся, среди прочего: результат оценки центрального, наиболее существенного, момента в целом интерпретируемом произведении [R.Shusterman 1982, с.27], знание контекста и ситуации интерпретирования, а также набор "локальных" выводов, вытекающих из высказываний и направляющих ход дальнейшего интерпретирования. К глобальным знаниям можно отнести знание фактов языка и жизни, а также знание правил и конвенций, в рамках которых принято интерпретировать речь.
Особняком стоит третий вид духовных инструментов интерпретирования – стратегии интерпретации. Назвать их знаниями противоречило бы употреблению слова знание: стратегии – это то, что проводят в жизнь, а сказать: "проводить в жизнь знание" не очень правильно. Конечно, можно знать набор своих стратегий (или знать о них), – но знать и использовать – не всегда одно и то же.
Остановимся на каждом виде "духовных" инструментов более подробно.
2.5.1. Локальные знания: контекст и ситуация
Интерпретирование происходит при "обрамлении" текста реально-комментирующим контекстом (который частично совпадает с апперцептивным фоном слова) и внутренней и внешней ситуациями [Волошинов 1929, с.140]. С этим связывают явление "двойной интерпретации" [Звегинцев 1980, с.16]: предложения получают в рамках дискурса такую интерпретацию, которая
-77-
учитывает и отражает ситуативную привязанность их;
а весь текст, в это же время, интерпретируется на основе значения предложений.
Более того, приемлемость каждого отдельного очередного выражения оценивается
только на фоне предшествующего контекста [T.A.v.Dijk 1981, с.81], предтекста. В
этом и состоит ограниченность маневренности высказывания: речь конкретизирует
не только некоторое языковое, но и речевое значение, которое становится
привычным по ходу предшествующего общения [I.Fónagy 1982, с.48], приобретая,
возможно, статус языкового значения в дальнейшем. Разумеется, при этом мы имеем
дело не с абсолютным знанием контекста и ситуации, в которой происходит
интерпретирование, а только с гипотезой относительно контекста и ситуации
[J.S.Petöfi 1982, с.480]. Такая гипотеза – одна или несколько – результат
имплицирования и уяснения значения для интерпретируемой последовательности
выражений [E.Hirsch 1967, с.220]. Поэтому интерпретирование не только имеет
характер постоянного выдвижения гипотез и проверки их, но и само совершается в
рамках гипотетической оценки интерпретации контекста.
Итак, осмысление (смысловая интерпретация; ее результат – смысл) входит в процесс общения в каждый момент его, являясь предпосылкой для поддержания именно данного, конкретного отношения к высказываниям – как к предшествующим, так и к текущему, – адекватного самой ситуации взаимодействия интерпретатора с объектом интерпретации (ср. [Auwärter, Kirsch 1982, с.XVII]. Неоднозначной интерпретация может быть не только в силу неоднозначной интерпретируемости объекта самого по себе, но и в силу расплывчатости и неоднозначности ситуации интерпретирования [M.Cooper 1981].
Что же регулирует поведение интерпретатора в такой вдвойне неоднозначной обстановке, когда неясно не только выражение, но и его контекст? Можно предположить, что здесь действуют несколько принципов:
1. Если мы сталкивались в прошлом с каким-либо контекстом, то даже когда мы оцениваем новую ситуацию как содержащую часть того же контекста, мы пытаемся на нее реагировать сходным образом (ср. [Ogden, Richards 1927, с.53]).
2. Оценивая контексты, мы различаем нормальные, субнормальные и супернормальные их виды [T.K.Seung 1982, с.33-34]. Первый из них – случай, когда из контекста видно, что сказанное соответствует тому, что автор хотел сказать. Второй – когда приходится констатировать, что автор просто не в состоянии адекватно сообщать свою
-78-
мысль (например, в силу речевых нарушений, плохого
знания языка, ненормативности речи и т.п.). Третий же вид – в случае
экзальтированной речи, когда интерпретатор должен предположить, что автор в
состоянии адекватно выражаться, но язык не обладает нужными выразительными
способностями, сочетающими в себе одновременно точность передачи и ее краткость
(тот случай, когда адекватное выражение на данном языке осуществимо только в
результате использования "обходных" маневров, – скажем, всяческих
детализированных описаний, – возможно, и привел бы к точности, но не к
лапидарности.).
3. Набор параметров, характеризующих конкретный вид интерпретации, совместим (а возможно, и совпадает) с набором параметров, характеризующих контекст, воспринимаемый данным интерпретатором в данном эпизоде понимания речи. На этом основан такой анализ языковых единиц с расплывчатым значением [J.Jacobs 1983, с.238], когда предполагают, что реальная интерпретация их в тексте – результат взаимодействия контекстных условий (параметров контекста) с неварьирующимися компонентами значения этих элементов (т.е. с языковым значением).
4. Совпадают (частично или полностью) не только параметры, но и сама процедура интерпретирования контекста и объекта. Этот принцип в несколько заостренной форме принят на вооружение в "ситуативной семантике" [Barwise, Perry 1983, с.49]: интерпретация высказывания отражает набор ситуаций в виде признаков ситуаций и конструктивных элементов значения, входящих в один и тот же набор параметров, но процедурно проявленных одинаково. Так же, как и результат интерпретации объекта, контекст интерпретируется в виде структуры, а не набора разрозненных элементов (типа координат) (см. [H.Rieser 1980, с.537]).
Итак, в отличие от простой констатации, интерпретирование связано с установлением того, как объект интерпретации функционирует в конкретном контексте, почему он функционирует именно таким, а не иным образом [Metzeltin, Candeias 1982, с.15], и дает прогноз, как будет этот же объект функционировать дальше.
Назад | Начало
книги | Дальше