Теоретическая лингвистика сегодня переживает переходный период. Это происходит без драматических коллизий конца 1960-х – начала 1970-х гг. Однако новые тенденции (а они закрепляют положения, к которым наша наука приходит в результате многолетних трудов) дают себя знать во многих отношениях. Особенно яркими чертами теоретического языкознания конца 1960-х гг. являлись:

1. Стремление к интенсивности, к углублению теории и превращению ее в глобальную концепцию языка, речи, речевой деятельности в целом, захватыющую все уровни (или резервирующую теоретическое пространство для сфер, не входящих в компетенцию конкретного теоретика). Сегодня на лингвистику – и не без оснований – с надеждой смотрят не только те, кто ждет практических описаний языков или «лингвистических алгоритмов» (хотя и эти цели далеко не потеряли своей актуальности), но и представители когнитивного направления и искусственного интеллекта, ожидающие от нас обобщений очень высокого уровня, относящихся к свойствам и механизмам человеческого интеллекта. Пришла пора реализовать на практике результаты теоретического языкознания в древней области, называемой условно проблемой языка и мышления.

2. Стремление к экстенсивному охвату языковых данных, при постоянной обратной связи с глобальными теориями языка. Сбор данных для выявления универсалий и построения типологии языков мира сегодня видится не как самоцель, а как средство для установления содержательных и потому порой неожиданных закономерностей человеческого языка – и человеческих когнитивных механизмов вообще. И в то же время параметры, по которым такие универсалии выделяются, обнаруживаются далеко не на поверхности непосредственно данного материала, а требуют глубокой и профессиональной интерпретации. Сегодня даже чисто описательное исследование не может видеться вне контекста глобальной (а не первой попавшейся, «домашней») теории, а потому предполагает профессионализм в теоретической области. Противное обрекает все теоретизирование на роль всего лишь предварительного рассмотрения, ценного только в той степени, в какой оно доступно для дальнейшей переинтерпретации в рамках грядущей «глобальной» теории.

-4-

3. Стремление к усовершенствованию самой техники теоретизирования, если угодно, технологии построения лингвистических теорий, со своими критериями в оценке профессионализма. Использование современных ЭВМ привело к зарождению «экспериментирующей теоретической лингвистики»: той, которая пытается построить действующие модели языка и речи не для ограниченного языкового материала (скажем, для склонения русских существительных, прилагательных и т.п.), а для всей языковой способности человека в целом, на каком бы языке он ни говорил. Модели языка, представляющие «каркас» реальных человеческих языков и используемые при конкретном заполнении «субстантным» материалом, таким образом, созвучны современной тенденции к построению объяснительной типологии языков как объяснительной теории языка.

В конце 1980-х гг. начинает окончательно развеиваться миф о коренном отличии технологии теоретизирования в гуманитарных и в естественных науках. Во-первых, мировоззренческая нагруженность всегда была присуща не только гуманитарным, но и естественным наукам. В частности, гипотеза о Земле как о центре Вселенной была признана предрассудком в результате не только наблюдений над небесными телами (а они всегда оставались бы только констатациями, не обладай теоретический ум астронома тягой к преодолению неясностей, «теоретической озабоченностью»), но и вследствие неудовлетворенности существовавшими теоретическими «экспликациями». Предрассудки – в том числе и мировоззренческие – обладают тем свойством, что их не осознают в качестве таковых в настоящем времени, но только в прошлом. Итак, противопоставление наук «точных», или «объясняющих», наукам гуманитарным как «констатирующим» по параметру «превалирование наблюдения над теорией», особенно сегодня, не справедливо.

Во-вторых, понятие «факт науки» в обеих областях знания не дает оснований для разграничения техники теоретизирования в естественных и в гуманитарных науках: в обеих областях «факты науки» не бытуют вне конкретной научной традиции, школы и т.п.; уже сам отбор констатации на роль фактов осуществляется на основе групповых привязанностей представителей науки. Впрочем, этот отбор очень часто бывает удачным, как и всякий отбор. Но таковы последствия того, что наукой занимается человек, заинтересованный в результатах, а не всеведущий и незаинтересованный автомат.

-5-

В-третьих, и физические приборы, и методы исследования в лингвистике создаются человеком, заранее вкладывающим в их конструкцию свои намерения интерпретировать наблюдения с их помощью тем, а не иным путем, тем самым «предвзятость» заложена и в конструировании инструментов проверки теорий. А следовательно, ни лингвистика сегодняшнего дня, ни естественные науки не могут стремиться к такому уровню «всестороннего подтверждения», где человек внеположен теории и где только «сверхчеловек» может стать главным арбитром объективности человеческого знания.

Сегодня гуманитарии освобождаются от комплекса неполноценности, увидев, что без их помощи невозможно профессионально решать задачи, когда-то сформулированные как чисто технические, т.е. выносящие человеческий фактор за жирные скобки. Особенно когда речь идет о построении «интеллектуальных систем», использующих обычный человеческий язык в качестве рабочего.

Первым шагом в этом направлении должно стать осмысление того человеческого, что входит в понимание и интерпретирование речи. Этой задаче и посвящена данная работа.

В первой главе делается попытка продемонстрировать интерпретационную направленность в теориях языка наших дней. Во второй главе анализируется понятие интерпретации в различных филологических концепциях. Третья глава посвящена лингвистическим аспектам моделирования понимания в вычислительной лингвистике – одном из важнейших доноров искусственного интеллекта.

В центре нашего исследования находится интерпретация. Но общеприемлемого определения ей на сегодня так и не придумали. Существует значительный разнобой в понимании этого термина, как и термина «понимание» (что должно быть видно из третьей главы). И не случайно: эти понятия затрагивают жизненные интересы всех, кто занимается человеческой духовностью. В данной работе мы делаем попытку сформулировать основы общей теории интерпретации, но наш подход отличен от того, какой был бы более свойственен математику или логику. Те, констатировав разброс в определениях интерпретации, сказали бы: «Поскольку нет единства мнений, мы дадим, возможно, и зауженное определение, но удовлетворяющее нас». После этого они представили бы, скорее всего, без предварительных предтеоретических обоснований, систему постулатов, в которые этот термин входил бы и которые до некоторой степени соответствовали бы интуиции носителей языка, употребляющих этот термин неформально. Таково,

-6-

между прочим, положение в классической геометрии, где исходные понятия точки, прямой, плоскости, отрезка и т.п. тоже не определяются. Основной фокус внимания у математика, строящего свою теорию, находился бы на доказательстве выводов, вытекающих из постулатов.

В этой же работе мы сочли нецелесообразным игнорировать предшествующих попыток прямого или – чаще – косвенного определения понятия «интерпретация». При этом мы попытались установить параметры интерпретации с деятельностной точки зрения как наиболее близкой по духу вычислительной лингвистике. Но наше рассмотрение – скорее филологическое, чем чисто «геометрическое». Мы назвали его интерпретирующим, поскольку оно связывается у нас с многосторонним наблюдением над исследуемым объектом в его динамике, с попыткой проинтерпретировать отдельные фазы развития теоретической мысли в перспективе будущего теоретического здания, в предвосхищении действительно общей теории интерпретации. Таким образом, мы гипотетически выдвигаем интерпретации для тех или иных концепций на фоне гипотетичных же (и со временем менявшихся) представлений о будущей теории.

В этом отношении уместно следующим образом разграничить понятия «анализ» и «интерпретация». При простом анализе, не отягощенном интерпретацией, главная цель состоит в построении такого образа анализируемого объекта, все части которого уже содержатся в багаже знаний анализатора. Разумеется, дополнительно в этом образе имеются и элементы метаязыка – такие, как стрелки синтаксической зависимости в школьном анализе предложения, символы границ для непосредственно составляющих, оценочные термины и т.д. При самом анализе текста готовые единицы языка накладываются на текст. В отличие от анализа, интерпретация – это одновременно: 1) увязка данного текущего выражения с предшествующими и с последующими (ожидаемыми, предвосхищаемыми) выражениями того же текста (или – шире – той же рассматриваемой концепции, теории и т.п.) и 2) увязка знаний, извлекаемых из выражений, с текущим и меняющимся запасом знаний интерпретатора. При интерпретации на текст накладываются не готовые, а конструируемые параллельно гипотезы. Интерпретация как таковая нацелена на модифицирование внутреннего мира субъекта, а анализ – на само выражение, на его преобразование или оценку.

Впрочем, анализ в чистом виде в человеческой жизни гораздо более редок, чем во многих моделях вычислительной лингвистики. С позиций этого разграничения можно сказать, что структурализм 1930-1960-х

-7-

гг. был скорее анализирующим, чем интерпретирующим подходом (безотносительно к тому, шла ли речь об исследовании построения или восприятия речи): тогда стремились построить модель, более свойственную всеведущему автомату, чем человеку. Мы же утверждаем, что человеку свойственно интерпретировать, а не анализировать. И если мы стремимся построить систему искусственного интеллекта, а не искусного анализа, мы должны стремиться к моделированию именно интерпретации. Ведь уже сама целенаправленность восприятия речи означает необходимость интерпретационных мерок.

В 1970-1980-е гг. в филологии сложилось направление «интерпретационизма». Оно ставит на первое по значимости место взаимодействие между объективным и субъективным в восприятии речи индивидом с неповторимыми личностными характеристиками, на основе знаний языка и внеязыковой реальности, при учете динамики как объектов интерпретации, так и субъекта. Субъект по ходу интерпретации речи пополняет свои знания и использует извлекаемые из речи сведения для дальнейшего понимания и переистолкования речи. К интерпретационизму могут быть отнесены многие общелингвистические концепции. Например, генеративная концепция Н.Хомского: в ней грамматика конкретного языка содержит, среди прочего, правила интерпретации, близкие по духу соответствующим компонентам интерпретированной логической системы. Относятся к интерпретирующему направлению и модели семантики «возможных миров», прилагаемые к описанию логических свойств естественного языка (грамматика Монтегю, концепция М.Крессуэлла, «ситуационная грамматика» Дж.Баруайза, Дж.Перри и Р.Купер), неогерменевтические концепции, концепции «теории речевых актов» с элементами интерпретационного компонента, «анализ дискурса» (как искусство истолкования разговорной речи при учете социальных и психологических факторов) и др.[1]

Понятие интерпретации в этих концепциях неоднозначно; оно используется для того, чтобы моделировать понимание речи человеком, понимание связей между объектами («подаваемыми» в воспринимаемой речи) во внутреннем мире индивида и во внешнем мире, преломленном психикой субъекта. Интерпретация также призвана моделировать восприятие реальности как бы глазами другого человека,

-8-

устанавливая гармонию (или поддерживая ее) между текстом и внутренними установками читателя. В этих отношениях интерпретационизм – направление, органично вписывавшееся (в указанное время) в проект построения «когнитивной науки» как фундамента для развитых систем искусственного интеллекта. В теоретическом языкознании интерпретационизм обладает двойной направленностью: а) на объяснение фактов речи и языка через понятие интерпретации (а это позволяет иногда существенно разгрузить грамматический компонент описания языка) и б) на выяснение механизмов интерпретации в общении. Понимание и интерпретация являются одновременно и исследуемыми понятиями, и ключом к объяснению многочисленных, и на первый взгляд разнородных, явлений.

Дальше