-84-
2.5.4. Стратегии интерпретации
Стратегии интерпретации представляют собой динамический потенциал, стоящий особняком среди "духовных" инструментов. Именно стратегии организуют реальный ход интерпретирования, аналогично тому, как соответствующие стратегии в других областях человеческой деятельности (о них см. [А.А.Романов 1988]) придают организованный характер событиям, контролируемым со стороны человека (например, при воздействии на сознание при аргументировании, в шахматах, в бою и т.п.). Стратегия интерпретирования соединяет цель, с одной стороны, и средства, с другой, при "переработке" объекта интерпретации (если выражаться в терминах “праксиологического” подхода), а одновременно она сама является средством. Иначе говоря, стратегия – это инструмент, использующий другие инструменты.
Именно с помощью стратегий, взаимодействующих между собой, и получается результат интерпретации [M.Cooper 1981, с.1]. Их совокупность так же изменчива, как и глобальные, и локальные знания, и варьируется от индивида к индивиду, от культуры к культуре и от эпизода к эпизоду интерпретации. Одни стратегии интерпретации могут предпочитаться другим, а третьи могут и попасть в немилость [S.Fish 1976a]. М.М. Купер различает: а) конвенциональные интерпретирующие стратегии (основаны на конвенциях) и б) внеконвенциональные стратегии, на которых основано логическое имплицирование. Первые связаны с усвоением норм данного социума, языка, культуры и жанра, а вторые нейтральны по отношению к этим различиям конвенций [M.Cooper 1981, с.2]. Интерпретаторы приходят к разным результатам не столько потому, что используют различные наборы стратегий (как полагает С.Фиш, см. [S.Fish 1976a]), сколько потому, что используют различные наборы знаний, к которым стратегии имеют доступ.
Именно со стратегиями, но не с состоянием знаний связано понятие "ответственности за значение" у Р.Лакофф [R.Lakoff 1984]: поскольку общение – это сотрудничество, при нем каждая из сторон несет ответственность за степень кооперированности; в частности, говорящий может быть виновным в неоднозначной подаче своего замысла, а адресат – в неадекватной интерпретации. Различные культуры, а следовательно, считает Р.Лакофф [R.Lakoff 1984, с.481], и их носители, прибегают к различным же языковым приемам для того, чтобы фиксировать такую ответственность за значение высказываний на тех или иных участниках (последние об этом, впрочем, могут и не догадываться). Это
-85-
выражается в выборе именно данных, а не каких-либо
иных стратегий общения, в частности, в выборе деталей грамматического
оформления. Это расплывчатое понятие позволяет предположить различие между
языками (и культурами), возлагающими бóльшую ответственность на говорящего
(например, в письменности как элементе культуры это имеет место, когда от
говорящего требуется чуть ли не фонологическая запись речи) и на адресата
(например, когда письменность устроена таким образом, что требует бóльших
усилий от интерпретатора, чем от пишущего, – случай арабской графики, где
опускаются знаки кратких гласных). Это различие, распространенное на культуру в
целом, напоминает противопоставление "языков говорящего" и
"языков слушающего" [Б.А.Успенский 1967], где разграничительная линия
проходит не только через совокупность стратегий, но и через совокупность знаний
– конвенций, варьирующихся от языка к языку.
Итак, широта интерпретации высказываний не произвольна, а членов социума объединяет, кроме прочего, и знание конвенций (или правил), регулирующих интерпретацию. Стратегии же, с помощью которых "вычисляется" коммуникативная функция высказываний, придают систематический характер соотнесенности между речью и ее значениями [D.Viehweger 1979, с.88]. Стратегия – это тот сухой остаток, который получается, если из систематичности интерпретирования вычесть статичные конкретные знания, оставив только динамику.
Для того чтобы проиллюстрировать понятие стратегии, приведем примеры "стратегий восприятия", которые были в 1970-е гг. предложены Т.Бивером [T.G.Bever 1970] и его последователями. Таким образом объяснялись факты приемлемости и грамматичности предложений, которые тогда находились в фокусе внимания генеративистов. В теории Бивера различались позитивные стратегии и стратегические ограничения: первые представляют "принципы восприятия", через вторые же объясняют запрет на ту или иную конструкцию [Bever, Langendoen 1971]. Среди позитивных стратегий три вида исследовались наиболее интенсивно: принципы "ошибочного заключения", конфликта восприятия и прерванного поведения [A.Grosu 1972].
Согласно принципу "ошибочного заключения", осложнения при восприятии речи возникают тогда, когда часть структуры (но не все выражение в целом) ошибочно была усвоена данным носителем языка в качестве правильно построенной: воспринимая чужую речь, интерпретатор делает тогда вывод о неправильности именно оставшейся части, а не той, которую он считает грамматичной – и ошибается.
-86-
Принцип конфликта восприятия формулируется так: осложнения в восприятии возникают тогда, когда "намеки контекста" заставляют принять противоречивую структуру интерпретируемой части высказывания. Например, когда просят закрыть окно, видя, что оно уже закрыто, возникает именно такой конфликт, из которого интерпретатор выходит, предположив скрытый смысл за сказанным.
Принцип прерванного поведения утверждает, что степень осложнений, возникающих в результате различного рода "обрывов" в речи (в частности, в результате использования структур с нарушенной структурой непосредственно составляющих), пропорциональна линейным характеристикам "вставок" (таким, как длина частей, вставленных внутрь разрывной составляющей, сложность этих частей в смысле структуры НС, общая предсказуемость этой структуры и т.п.).
В отличие от правил трансформационной порождающей грамматики, позитивные стратегии не описывают операций, переводящих одни структуры в другие. Скорее эти стратегии образуют, по Биверу [T.G.Bever 1975, с.593-594], систему, внеположенную собственно грамматике, т.е. не имеют статуса грамматического правила или элемента знаний грамматики. Поэтому, рассматривая всякого рода неправильности в реальной речи, следует различать грамматические нарушения и психологические отклонения (последние как раз и объясняются в рамках данной теории как нарушение запретов восприятия). Так, предложение Механик съел яблоко, который рассердился неправильно в силу того, что придаточное предложение, модифицирующее именную составляющую механик, отнесено слишком далеко от нее, чем нарушает "запрет на вынос придаточного относительного" [A.Grosu 1971, с.423]: такое предложение отличается от правильного Механик, который рассердился, съел яблоко (см. также [Tanenhaus, Carroll 1975]; [Bever, Garrett, Hurtig 1973], [J.M.Carroll 1981]).
Итак, различение знаний (глобальных и локальных) и стратегий позволяет достаточно гибко оперировать фактами речи. Причем следует иметь в виду, что одни стратегии могут стать объектом других {Note 1}.
{Note 1. В терминах современных теорий тезауруса языка [Караулов 1981] мы можем сказать, что знания о том, как использовать тезаурус, являются стратегиями, незримо входящими в сам тезаурус и организующими его конкретным способом.}
-87-
2.5.5. Организация знаний: внутренняя форма как поисковый образ знания
Стратегии действенны потому, что не опираются на "адреса хранимой информации", а используют адреса, вычисляемые по ходу интерпретации.
Наш тезис состоит в том, что каждая единица языка – слово (лексема), словосочетание, предложение или иная более или менее крупная часть текста – обладает во внутреннем тезаурусе носителя языка внутренним представлением, позволяющим вычислить такие адреса. Если провести разграничение "уровней" единиц языка по возрастанию, то можно предположить, что поисковый образ единицы произвольного уровня N – в плане выражения, как единица инвентаря – вычисляется через адреса непосредственно предшествующего уровня N-1.
Так, морфемы кодируются в терминах фонем, слова – в терминах морфем, словосочетания – в терминах слов, речения в виде предложений – в терминах словосочетаний (или "фразовых единиц – непосредственно составляющих"). Наконец, тексты кодируются в терминах предложений (возможно, с промежуточными уровнями, типа абзаца).
Более того: поисковый образ единицы языка является исходной точкой для получения конструкционного значения целого (т.е. значения без идиоматики), по которому потом находится речевое значение.
А именно, поисковый образ слова представим как цепочка морфов, исходя только из которой не всегда возможно узнать обо всех реальных лексических значениях данной единицы – лексемы. Этот поисковый образ позволяет только установить наличие единицы в словаре. Все множество реальных значений, – если оно отклоняется от набора "буквальных", или конструкционных, значений слова, взятого как цепочка составляющих его морфов, – есть результат того, что можно назвать прагматической интерпретацией. Последняя охватывает все уровни языковых единиц, – начиная от морфного (когда цепочке фонем приписывается набор значений, обычно не вытекающий из наличия или отсутствия в этой цепочке тех или иных фонем: ведь морфы обладают наименее мотивированным значением, именно в этом звене язык наиболее произволен) и кончая текстовым.
В установлении чисто конструкционного значения единицы на уровне N участвуют знания о семантической интерпретации, оперирующие информацией о значении единиц уровня N-1. Таким образом, набор семантических
-88-
знаний, оперирующих на уровне морфем, обычно пуст
(если исключить правила интерпретации звукоподражаний). На уровне же слова
семантические знания учитывают способ соположения морфов в слове (точнее, в
поисковом образе этого слова) и значения, хранимые для каждого морфа.
Только в результате вмешательства прагматики из конструкционного значения (семантической интерпретации) получается набор лексических значений, дающих основания для прагматической интерпретации в реальном контексте. Однако это не означает, что исходным пунктом для использования прагматических знаний является полное конструкционное значение слова: работа синтактических знаний (идентифицирующих на уровне N в данной единице набор единиц уровня N-1) переплетена с взаимодействием семантических и прагматических знаний, а вся процедура интерпретации выглядит как выдвижение и верификация гипотез о значении целого, параллельно сканированию выражения, начиная с самых первых его элементов и двигаясь "слева направо". Этот процесс интерпретирования связан с предвосхищением и с отклонением посторонних гипотез, по мере продвижения по объектному выражению.
Между "поисковым образом слова" и "внутренней формой слова" (в одном из важных пониманий этого термина) можно поставить знак равенства. Этим мы не пытаемся утверждать, будто именно "поисковый образ" и имелся в виду теми, кто выдвинул понятие внутренней формы: мы хотим только сказать, что то многообразие смыслов, которое вкладывали в понятие внутренней формы представители классического периода языкознания, позволяет наполнить понятие поискового образа и лексической репрезентации весьма продуктивным содержанием.
Назад | Начало 
книги | Дальше