-118-
ГЛАВА 3
ПРИЛОЖЕНИЕ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
К МОДЕЛИРОВАНИЮ ПОНИМАНИЯ
Проблема понимания исследуется различными науками и имеет древнюю историю (см. [Богин 1986], [Гусев, Тульчинский 1985]). Сегодня она имеет не только теоретический, но и практический интерес, особенно для конструирования "процессоров естественного языка". В отличие от остальных видов обработки информации (автоматический перевод, библиографический поиск и др.), такой процессор – устройство, выполняющее действия, предписываемые интерпретируемым выражением. В этом смысле под понятие "процессор" могут быть подведены многие из существующих систем обработки сообщений на естественном языке, но только как частные, вырожденные случаи. Пример – система Т.Винограда [Виноград 1976]. Разработка же задачи во всей ее широте находится в стадии экспериментирования и теоретического конструирования. Теоретическое исследование в этой области включает и выдвижение концепции понимания.
Само слово понимание настолько привычно в обыденной речи, что употребляющие его обычно даже не задумываются над тем, что это такое. В вычислительной лингвистике часто склонны пониманием называть именно то, на что способна работающая система; и лишь критикуя чужие подходы, вспоминают о действительно фундаментальных свойствах человеческого понимания, впрочем, только изредка систематизируя представления об этих свойствах. Нелишне будет в этой связи напомнить, что исследование языка и речи с самого зарождения филологических наук как раз и заключалось в выяснении того, какими языковыми средствами достигается понимание, т.е. опираясь на какие вехи в речи, в тексте, мы достигаем понимания. Важно поэтому выяснить, какие действия выполняет «понимающий», каким образом, в какой последовательности и как он интегрирует результаты в единую картину [Г.В.Степанов 1980, с.195]. Для нас понимание складывается из элементарных актов интерпретации, взятых как процесс, придающий целостность, гармоничность восприятию речи. Эту гармонию вносит объединение усилий («кооперированность») говорящего и его адресата
-117-
[J.R.Bergmann
1981, с.29] {Note 1}.
{Note 1. В так называемом "конверсационном анализе" к таким действиям относятся: организация разговора как смена реплик ("методы понимания чужой речи"), структура понимания чужой речи [Sharrock, Katz 1977], устранение факторов недопонимания [H.Schwartz 1977], использование уточняющих языковых средств [H.Sacks 1976], [D.R.Watson 1975], способы сигнализирования о собственной кооперированности, т.е. указания на свое стремление к понятности [J.Goldberg 1978], "поэтические" стандарты обыденной коммуникации (типа фонологических особенностей, которые самой речи придают игровой, занимательный характер, позволяя удержать внимание собеседника) [H.Sacks 1976]; [G.Jefferson 1978a]; [M.Coulthard 1977, с.88 и сл.], а также форма и диспозиция как речевых, так и неречевых действий адресата [C.Goodwin 1977]. Проследить эти виды действий во всей их конкретности очень и очень нелегко [M.Furberg 1982].}
Действия говорящего обычно направлены на достижение понятности. Даже когда говорящий неискренен, сообщая ложную информацию, и когда он неадекватно пользуется языковыми средствами [W.Vossenkuhl 1982, с.10], – но всегда, входя в речевой контакт, он должен по крайней мере стремиться к понятности [P.Konietzko 1983, с.1]. Выбирая и упорядочивая конкретные высказывания, говорящий поставляет новый или модифицирует старый контекст для интерпретации своих высказываний, направляя процесс логического вывода у адресата [J.R.Hobbs 1982, с.230] {Note 1}.
{Note 1. Этому сопоставлению действий автора и аудитории ортогонально различие двух перспектив понимания в работе [F.R.Barbò 1983, с.409]:
1) психологической – с помощью каких актов, действий, операций мы понимаем других и гарантируем свою понятность в диалоге, а также как и почему эти действия вместе приводят к диалогу как к связанной сущности, и
2) лингвистической – как и почему язык выступает в качестве инструмента диалога.
Для вычислительной лингвистики существенны оба аспекта. Ведь для того, чтобы построить процессор естественного языка, надо установить процедуры, моделируемые ЭВМ, и организовать данные, отражающие как языковое, так и внеязыковое знание. Поэтому столь четкое размежевание лингвистического и психологического в моделировании понимания может скорее затруднить прогресс в вычислительной лингвистике, чем ускорить его.}
Наиболее перспективен подход к определению понимания как к сложной интерпретирующей деятельности. Понимание предполагает волевое усилие слушающего [K.Sornig 1981, с.86]: ведь именно слушающий выбирает значение речи из множества возможностей, опираясь на стратегии интерпретации, взаимодействующие между собой на всех этапах понимания [M.Cooper 1981, с.1]. Одни стратегии базируются на языковых, литературных и культурных условностях, принятых в обществе, другие – на личных мнениях, индивидуальном опыте; и те и другие в своей совокупности ограничивают сферу действия принципа сотрудничества П.Грайса в общении [Grice 1975]. Деятельностный характер понимания может быть представлен как такая активность понимающей стороны, которая
-118-
связана с выдвижением и решением серии задач во
вполне определенной последовательности [A.W.McHoul 1982, с.120]: вот почему, в
противоположность герменевтической концепции Х.-Г.Гадамера [Gadamer 1967], о
понимании точнее говорить не как о том, что происходит с нами, а как о том, что
мы совершаем, интерпретируя не только сам текст, но и свои действия по ходу
восприятия речи. Непонимание же может быть не только следствием недостаточной
ясности или внушительности говорящего, но и вялости или недостаточной
компетентности интерпретатора [H.Craemer 1983, с.113].
В деятельностной концепции понимание определяется часто как разновидность интерпретации, а именно, та, при которой результат удовлетворяет – в рамках наличных критериев – ту или иную сторону общения: "Интерпретация – не акт, привходящий в понимание, а наоборот, понимание – это всегда интерпретация, и собственно истолкование поэтому следует рассматривать как эксплицитную форму понимания" [Gadamer 1960/86, с.291]. Противоположный же взгляд состоит в том положении, что понимание знака не является его интерпретацией (см. [C.McGinn 1984, с.3], где это представление приписывается Л.Витгенштейну). Мы же считаем, что понимание не равно интерпретации: понимание – переплетение актов интерпретации.
Итак, понимание (как и интерпретацию вообще) можно только очень огрубленно определить как процесс, в результате которого речевой вход трансформируется в значение [Engelkamp, Zimmer 1983, с.3]. Трансформирование это не равно перекодированию: понимание – это конструктивный процесс, управляемый следующими тремя факторами [S.J.Schmidt 1983a, с.247]:
1) ожиданиями ("экспектациями", сопровождающими понимание с самого начала) того или иного жанра, компетентности в языке и того или иного метода общения с внешним миром;
2) условиями понимания, ограничивающими свободу в построении текстов (не любой речевой объект может быть понят как текст) в отношении связности (логичности), недвусмысленности, употреблении энциклопедических сведений и т.д.;
3) задачами понимания, такими, как установление буквального значения текста, выявление смены тем, коммуникативных эффектов (того, в чем состоит намерение автора в каждом эпизоде изложения), результирующих эффектов воздействия на читателя (ожидаемых автором – скажем, слезы умиления), релевантности сообщения (того, к чему можно приложить получаемые сведения), отношений данного произведения к более широкому литературному контексту (например, отнесение текста к существующим типам литературных
-119-
произведений).
Этот процесс, таким образом, неоднороден, а когда воспринимается художественный текст, названные факторы, взаимодействуя, дают представление о средствах изобразительности ([S.J.Schmidt 1983a, с.255]; см. также [К.А.Долинин 1987]). Именно изобразительность как связь между языком и внеязыковой реальностью представляется некоторым логикам (например, Я.Хинтикке [J.Hintikka 1981a, с.54]) основой понимания, опирающегося, главным образом, на антиципации. В этом – продолжение линии Гумбольдта – Потебни, ярко продемонстрированной в концепции чтения у Н.А.Рубакина [Рубакин 1977] {Note 1}.
{Note 1. В силу сказанного, от теории понимания следует, по [Fox, Geis 1984, с.87], ожидать: 1) правильного прогноза того, как предложение будет проинтерпретировано в конкретных речевых контекстах (в частности, какие выводы из него могут быть в этих контекстах сделаны), и 2) оперирования только теми познавательными и языковыми человеческими способностями, которые поддаются экспериментальной проверке. Поэтому неясно пока еще, насколько "динамический подход к пониманию", провозглашенный Ч.Филлмором [Fillmore 1984, с.124], будет теоретически адекватным: ведь по замыслу его, такая теория должна отражать и предсказывать не только ожидания, но и эмоциональные реакции (удивление, возмущение текстом, отказ от понимания и т.д.).}
3.1. Модули понимания
В 1970-1980-х гг. как в зарубежном, так и в отечественном прикладном языкознании выработался "модульный" взгляд на построение систем, "понимающих" естественный язык: вся задача понимания разделяется на несколько подзадач – модулей; модули не вмешиваются во внутреннюю технику друг друга, взаимодействуя между собой только по промежуточному результату. Такой подход при моделировании понимания позволяет в рамках каждого модуля говорить о переплетении различных интерпретационных процедур.
Ниже будут обрисованы контуры "классической" теории понимания, представленной девятью концепциями. Они могут быть объединены на правах "модулей", поскольку принципы, тематизированные в каждой из групп, не отрицают, а скорее дополняют остальные концепции. Модули понимания – это составные части процесса, каждая из которых образует относительно независимую задачу.
Модульность в общем случае – такое представление о поведении человека, которое объясняет видимую сложность как результат взаимодействия нескольких достаточно простых подсистем, называемых
-120-
модулями [N.Chomsky 1980a]. Это понятие содержалось еще в первых версиях
трансформационных порождающих грамматик [M.Ronat 1986, с.11], присутствует оно
и в когнитивистских теориях.
К характеристикам модульности – особенно в отношении речевой деятельности – относятся [W.J.M.Levelt 1983, с.279]:
1) относительная автономность – обмен информацией между модулями слабее, чем внутри модулей, а связи внутри модулей достаточно органичны;
2) специализация – каждый модуль обладает своими собственными принципами функционирования, несводимыми друг к другу или к какому-либо обобщающему принципу;
3) возможно (и здесь необходима большая осторожность), что с каждым модулем связана определенная локализация или определенный тип связей в мозгу человека [E.Morin 1986, с.95];
4) модули генетически заданы;
5) определяя тот или иной уровень синтаксической или семантической репрезентации, модули задают понятия универсальной грамматики [Culicover, Wilkins 1984, с.4].
Эти предположения, особенно три последних, не всеми разделяются {Note 1}, а основной упор в использовании понятия модуля его сторонники делают на объяснительность. Действительно, грамматика, состоящая из нескольких "подграмматик" (каждая из которых обладает статусом отдельной теории) – модулей, – обладает значительно большей наглядностью, чем предшествующие формально-грамматические описания, содержавшие огромное количество правил, довольно непрозрачных по своему устройству. Теперь сложность отношений между языковыми выражениями можно объяснить как результат сложности взаимодействия между достаточно простыми отдельными модулями [L.Rizzi 1985, с.144].
{Note 1. Для структуры порождающей грамматики в целом модульность состоит [Mohanan, Mohanan 1984, с.590] в том, что одно и то же правило может работать над структурами различных уровней, не относясь, тем не менее (в противоположность концепциям 1970-х гг.), одновременно к нескольким разным компонентам. Генеративные правила в модули не включены: каждый модуль может, по своему усмотрению, распоряжаться заданным набором правил, обращаясь с ним в соответствии с собственными своими принципами, определяющими, в частности, и область приложения правила.}
Однако возникает вопрос о том, как во времени соотнесена работа разных модулей. В последние годы становится все более правдоподобным предположение о параллельности этой работы. Особенно перспективна такая гипотеза при моделировании языковой интерпретации на ЭВМ.
Идея параллельной обработки данных неизменно, хотя и не всегда заметно, присутствовала с самого момента зарождения теории
-121-
вычислительных систем. Начиная с 1960-х гг., на
повестку дня встало использование этой идеи в рамках современных ЭВМ. Однако
создание компиляторов для "параллельных вычислителей" затруднялось,
поскольку [D.J.Kuck 1976, с.174]:
1) в программах, написанных на обычных языках программирования (не предусматривающих параллельности), трудно было выявить синтаксическим путем операции, которые могли бы быть выполнены параллельно без ущерба для результата;
2) само устройство ЭВМ делало параллельность неэффективной.
Выход из первого затруднения искали в построении компиляторов, выявляющих параллелизм. В последние годы для этого используется граф зависимости операций в рамках одной программы или процедуры {Note 1}. Второе затруднение преодолевается с развитием вычислительной техники, в результате создания и усовершенствования многопроцессорных систем. К концу 1980-х гг. сложились все предпосылки для того, чтобы связывать и развитие теоретического программирования, и приложения вычислительной техники к построению систем искусственного интеллекта именно с параллельными вычислителями.
{Note 1. В.В.Воеводин [Воеводин 1984], суммируя результаты в этой области, показывает, что отыскание по тексту программы эквивалентных порядков выполнения операций приводит обычно к расщеплению всей программы на сравнительно небольшое количество циклических алгоритмов.}
Приложение параллельных вычислителей в точных науках приводит к оптимизации процесса вычисления, к снижению общего времени работы, к оперативности. Для нас же не менее существенно то, что приложение этих вычислителей при моделировании человеческой интеллектуальной деятельности единственно адекватно человеческой интерпретации текста. Действительно, читая сравнительно длинный текст, мы постепенно привыкаем к нему. Такое привыкание – проявление результата наблюдений над нашей собственной работой, протекающих параллельно чтению. Следовательно, моделирование читательского процесса требует, одновременно с интерпретированием (а это, в свою очередь, также набор параллельных процессов), еще и обработки наблюдений над работой остальных модулей интерпретатора. Промежуточные результаты "наблюдающего" модуля влияют на работу остальных модулей; в частности, на оценку степени правдоподобия выдвигаемых гипотез о способах прочтения текста и о том, что будет встречено в тексте далее. Итак, то, что для других областей применения вычислительной техники – способ ускорить работу, для гуманитарной сферы – единственная возможность адекватного моделирования.
Теперь переходим к модулям понимания.
-122-
3.1.1. Использование языкового знания
Понимание – то, что объединяет автора высказывания и его адресата; в этом отношении "понимание" и "язык" рядоположены (о факторе адресата см. [Арутюнова 1981]). Возможности, предоставляемые языком для понимания, соотнесены с тем, что А.Ф.Лосев называл "языковой валентностью" [А.Ф.Лосев 1982]. В рамках данного модуля язык определяет понимание и является его необходимым условием [Потебня 1862, с.140]. В понимание вовлечена степень уверенности в адекватном знании языка высказывания [R.Henson 1965, с.211], поэтому различаются: компетентность в языке и уверенность в такой компетентности. Частное проявление компетентности – во владении значением слов, входящих в понимаемое выражение [H.Kronasser 1952, с.84] {Note 1}.
{Note 1. Ср.: "Ближайшее, или формальное, значение слов, вместе с представлением, делают возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга (...) Из личного понимания возникает высшая объективность мысли, научная, но не иначе как при посредстве народного понимания, то есть языка и средств, создание коих обусловлено существованием языка" [Потебня 1958, с.20]. Кроме того, "...в понимающем есть готовые сложные схемы предложений..." [Потебня 1958, с.86].}
Заметим, что "изучение языка приводит к пониманию его. Но это относится к предыстории реакции [на понимаемое выражениею. – В.Д.]" [L.Wittgenstein 1934/69/74, с.41]. В частности, можно сказать, что понимание (и интерпретация) – это сущность грамматики, "...так же как собственность на девять десятых есть сущность права" [Chatterjee 1982, с.338]: как и законы в юриспруденции – не более чем закрепление установившейся (до формулировки закона и его принятия) практики, так и языковые нормы, закрепленные в "нормативных" грамматиках, отражают практику понимания высказываний в конкретных контекстах. Знание этих норм, по [J.Campbell 1982, с.17], ничем не отличается от остальных знаний. И тем не менее, одно только правильное использование конкретных слов или предложений не гарантирует понятности, а также не может сигнализировать о том, что говорящий понимает свою речь: ср. речь попугаев [M.Sintonen 1982, с.364]. Кроме языковых знаний, понимание опирается на другие виды хранимой информации [Brown, Yule 1983, с.223], и сводить понимание к словарю и структуре предложений так же неоправданно, как и считать, будто бы понимание не имеет к языку никакого отношения (см. также [A.Manser 1983, с.64]).
-123-
Более того, понимание абзаца или целой речи как непрерывного высказывания одного говорящего только при первом приближении можно свести к пониманию последовательности предложений, составляющих их, взятых как изолированные сущности. Среди прочего, существенны еще: а) связи между предложениями, в той мере, в какой понятое раньше в тексте ограничивает спектр дальнейшего понимания, и б) то, какой вклад различные отношения между предложениями в тексте делают в дальнейшее понимание. Так, одни предложения дают лапидарную формулировку, другие – только иллюстрируют положения автора или указывают на ограниченность такой формулировки [M.Dummett 1983, с.99].
Однако такие связи по-разному интерпретируются отправителем и реципиентом, что, впрочем, не обязательно приводит к недоразумениям [Hockett 1984, с.42]. Недоразумения не возникают тогда, когда различия в интерпретации не связаны с практически значимыми расхождениями между общающимися сторонами. Вот почему следует с осторожностью принимать ту формулировку, что понимать язык – значит обладать мастерством в технике употребления знака [C.McGinn 1984, с.3]: практическое понимание часто ограничивается узколичными интересами в обращении со знаками – в этом отличие от артистического понимания {Note 1}.
{Note 1. Возникают же недоразумения (а исследование их представляется важным средством для изучения коммуникации, см. [Gumperz, Tannen 1979]; [V.A.Fromkin ed. 1973]; [V.A.Fromkin ed. 1980]) "по вине речи" вследствие следующих причин [L.Milroy 1984, с.7-8]:
1) избыточность языка (ср. [J.Lyons 1977, с.44]);
2) различия в оценке контекста и в общефоновых знаниях общающихся сторон [Smith, Wilson 1979];
3) недостаточная эффективность в использовании средств диалога, выступающих в роли "диспетчера" (поправки, мимика, жесты, восклицания, повторы) – см. [Schegloff, Jefferson, Sacks 1977]; [T.Givón 1979a, с.230];
4) недостаточная регламентированность неоднозначных в социальном отношении высказываний и простая неряшливость в употреблении речи, когда говорящий неоправданно считает, что его поймут, позволяя себе слишком туманные выражения; см. [Brown, Levinson 1978, с.74], [A.Cicourel 1974, с.54].
Все эти и подобные причины приводят, в конечном итоге, к тому, что даже построенные в соответствии с нормами языка высказывания получат неадекватную семантическую структуру, тем самым нарушая предположения о "коммуникативной компетенции" носителей языка [W.Labov 1972e]; [P.Trudgill 1982].}
Компетентность в языке и уверенность в этой компетентности индивидуальны и по-разному существенны в различных эпизодах понимания. Стандарт компетентности – владение языком в определенном объеме – определяется чем-то вроде "общественного мнения"; не всегда он прямо предопределяет уверенность в компетентности. Говорящий или его адресат могут даже и не подозревать, что владеют
-124-
языком ниже стандартного уровня, когда
интерпретируют речь другого поколения или когда общаются на иностранном языке.
Посмотреть же на свою речь как бы глазами другого носителя языка не во всех
жизненных ситуациях бывает одинаково легко, – да и не всегда это требуется
{Note 1}.
{Note 1. Вот почему "...часто вы говорите на своем языке, сами не понимая, что вы говорите, или – самое большее – вы понимаете себя приблизительно... По-видимому, чтобы поддержать беседу между собой, мы молчаливо соглашаемся, что слова замещают идеи, подобно тому как в игре жетоны замещают деньги. И хотя все в один голос осуждают тех, кто играет безрассудно, не будучи осведомлен о цене жетонов, всякий может безнаказанно говорить, не будучи обучен цене слов" [Кондильяк 1749, с.187-188].}
Отношения между знаками языка бывают осознаны, таким образом, в различной степени и могут оцениваться иногда как меняющиеся даже по ходу понимания. Это означает, что не всегда опознание знака следует представлять как прямое соотнесение знака в речи со знаком-эталоном из фиксированной системы. Ведь при усвоении новых понятий, конструкций, значений вряд ли можно говорить о соотнесении части интерпретируемого выражения с эталоном, поскольку для неизвестного знака такого эталона у понимающего пока еще нет. Тогда производится двойная операция:
1) гипотетическое расширение системы, введение в нее нового элемента и потеснение уже имеющихся, переоценка значимостей внутри системы;
2) интерпретация выражения на фоне такой модифицированной системы.
Не любая знаковая система легко поддается этой операции. Имеем две крайности:
1) жестко установленный код, исключающий новые знаки, модификацию старых знаков и вообще переоценку значимостей, и
2) совершенно неизвестный интерпретатору язык.
3.1.2. Построение и верифицирование гипотетических интерпретаций
Понимая речь, мы не ждем, пока предложение закончится, чтобы начать его анализировать: понимание параллельно линейному развертыванию речи. В силу линейности речи, сложные отношения между членами структуры (высказывания, текста и т.п.) подаются в "сплющенном", линеаризированном виде. Адекватное понимание поэтому связано еще с распознаванием истинных иерархий в высказывании, с переосмыслением ранее сказанного и понятого (с "ретроакцией" понимания, в
-125-
смысле А.Несса [A.Næss 1982, с.20-21]) и с
выстраиванием интерпретаций по шкале правдоподобия. Очевидно также, что чем
дольше мы общаемся, тем легче понимание, которое, следовательно,
характеризуется еще и приспособлением к постоянно меняющемуся контексту [Kuroda
1981, с.162]. Поэтому привычностью понимания можно назвать степень легкости в
выдвижении гипотез и их верификации.
Интерпретатор в той степени приближается к "объективному пониманию", в какой он способен [H.-G.Soeffner 1982, с.21]:
а) сознательно отвлечься от собственного своего окружения и от собственной "исторической перспективы", переключившись на
б) реконструкцию (в той степени, в какой это осуществимо) структуры окружения автора речи и в) пытаясь построить (в рамках общего набора референтов) "универсум дискурса", в который включен внутренний мир интерпретатора, предполагаемые (гипотетические) референты автора речи, а также и представление об окружениях, контекстах и значениях в реальном мире (см. также [M.Scheler 1973]).
Понимание поэтому базируется на построении возможных подходящих контекстов для интерпретируемых выражений и связано [E.Pause 1983, с.398] с гипотетическим выдвижением наиболее вероятных логических выводов, основанных на знании языка, на информации, подаваемой самим текстом, и на фоновых знаниях.
Изучая иностранный язык, в частности, обучаются и такой способности выдвигать гипотезы в совершенно новом классе обстоятельств [M.Stubbs 1984, с.217] {Note 1}. В речи на плохо знакомом языке пытаются услышать каждое олово (чего не делают носители языка), и неудачи в этом могут окончательно смутить, особенно новичка. Те, кто плохо знает язык, не до конца используют избыточность речи, на которой основан механизм выдвижения ожиданий при интерпретировании [M.Stubbs 1984, с.217]. Новички слабо используют и намеки в речи, обычно определяющие ход интерпретации текста на родном языке [A.Bennett 1978, с.570]. Уже само слово "намек" предполагает неокончательность, гипотетичность (в использовании речи или паузы) при определении истинных замыслов автора (что трудно даже для носителя языка). Кроме того, даже прекрасное владение структурными аспектами языка (лексикой и грамматикой), но при дефиците "тематических знаний" (о том, что и когда обсуждается в данном социуме, а о чем не говорят), не гарантирует совпадения
-126-
пути интерпретирования, по которому пошел бы автор
текста, и пути, по которому пойдет новичок (ср. [K.Rayner et al. 1983, с.370]).
{Note 1. Недаром поэтому на иностранном языке труднее, чем на родном, даются [Halliday 1978, с.200]:
а) выражение одного и того же содержания различными, не повторяющимися способами;
б) всякого рода "топтания на месте";
в) угадывание того, что собирается сказать собеседник.}
Выдвижение гипотез может быть в различной степени скрупулезным; и тем не менее, никогда нельзя гарантировать окончательного подтверждения одних гипотетических интерпретаций и отклонения других; вот почему [G.Sampson 1983, с.155] интерпретатор скорее активно выдвигает догадки, чем целеустремленно стремится к правильному ответу. Поэтому же [R.J.Spiro 1980] слова говорящего или пишущего воспринимаются аудиторией не как подлинные "следы", а как всего лишь версии этих следов; формирование гипотез у критически настроенного интерпретатора начинается уже с сомнений в подлинности версий (т.е. с сомнений в адекватности речи ее замыслу), и интерпретатор использует все подручные средства для того, чтобы построить, оценить и пересмотреть гипотезы о значениях, которые намеревался передать автор [W.A.Woods 1980]. Особенно популярным становится этот взгляд среди конструкторов систем, "понимающих" естественный язык [J.F.Allen 1983], [R.Wilensky 1978a], [Brown, Collins, Harris 1978], [B.C.Bruce 1982], [Hobbs, Evans 1980], [K.S.Goodman 1973], [D.E.Rumelhart 1980], [Schank, Abelson 1977]. Неудачи в понимании реальной речи, в рамках данного модуля, объяснимы, следовательно, тем, что гипотезы автора о том, как будет понята его речь (как следует его понимать), не совпадают с теми гипотезами, которыми на самом деле оперирует его адресат [Ringle, Bruce 1982, с.204].
Помимо направленности на окончательный результат, выдвижение гипотез используется для того, чтобы – оставаясь в рамках конкретной версии смысла целого текста, – соответственно, делать логические выводы по ходу чтения. Читая текст, обычно уже заранее предполагают, какими будут логические выводы из последующего изложения [C.A.Cotter 1984, с.25], причем сложность таких выводов соотнесена со скоростью чтения, и одни лексические элементы (например, глаголы [C.A.Cotter 1984, с.43]) индуцируют названный вид импликаций, а другие – нет.
3.1.3. "Освоение" сказанного
Точке зрения Кондильяка ("понимание – это обмен знаками") противостоит концепция, согласно которой люди, общаясь, "затрагивают друг в друге то же звено чувственных представлений и понятий, прикасаются к тому же клавишу своего духовного инструмента, вследствие чего в каждом восстают соответствующие, но не те же понятия" [Потебня 1862, с.140]. Таким образом, понимание другого человека рисуется как "происходящее от самого себя" [Потебня 1862, с.142]. Иначе говоря, при
-127-
понимании чужой речи "модельный мир" (или
"мир интерпретации") строится по чужим высказываниям, но из
внутренних ресурсов интерпретатора, а не берется поэлементно из чужого
внутреннего мира. Такое положение, но в терминах семантики возможных миров,
завоевывает все большую популярность как среди логиков [Целищев 1977], так и
среди лингвистов [M.Furberg 1982].
Такой модельный мир имплантируется во "внутренний мир" интерпретатора. Внутренний же мир представляет собой отрывок, или моментальный срез внутренней жизни. Мир интерпретации как бы "достраивается" до внутренней жизни интерпретатора и существует иногда параллельно дальнейшему течению его внутренней жизни (это обычный случай), а иногда и полностью исключает обычное течение (когда читатель "с головой" уходит в перипетии захватившей его книги). С момента первой встречи с героем литературного произведения, глазами которого читатель следит за ходом событий, он невольно отождествляет свое прошлое с прошлым этого героя. В модельном мире поэтому интерпретатор играет зачастую совсем не ту роль, что в реальной жизни. При этом на соотнесение реальной и внутренней жизни оказывает влияние традиция чтения, хранимая в конкретную эпоху конкретным народом [Д.С.Лихачев 1979] и ограничивающая возможности "освоения" прочитанного.
Модельный мир при понимании речи строится как в "контексте психики" (понимание "внутреннего знака" или самонаблюдение), так и в рамках идеологической системы, в смысле В.Н.Волошинова [Волошинов 1929, с.45]: понимание обогащено интерпретацией контекста и знаниями интерпретатора, взятыми в рамках социума, и уже поэтому отлично от простого узнавания [Волошинов 1929, с.82]. Всегда [H.Hörmann 1983, с.233] в результате понимания устанавливается взгляд аудитории на мир: постичь мир – вот одна из главных целей даже обыденного понимания. Это представление созвучно мнению В.Дильтея [W.Dilthey 1900, с.318], пониманием называвшего процесс, при котором в знаках, данных нам чувственно, мы узнаем нечто внутреннее. Такое понимание, по его представлению, обладает различными степенями заинтересованности и внимательности интерпретатора.
Понимание требует умственного усилия [A.Gardiner 1932]: комбинирование и наложение различных контекстных условий – результат деятельности субъекта понимания, а не простое взаимодействие обстоятельств {Note 1}.
{Note 1. Такой "акт понимания" по-разному представляется различным исследователям: а) он в корне отличается от воссоздания картины, "рисуемой предложением", – и, несмотря на это, речь понятна, "потому что в ней есть определенные места и мысли, где искать, для того чтобы не смешать искомого о другим" [L.Hunter 1983, с.19]; понимая предложение У собаки четыре лапы, мы вовсе не всегда сначала "видим" контуры знакомой Жучки, а затем и каждую из ее конечностей, одну за другой или все вместе; б) он связан о отысканием тех фантастических образов, которые наделяют выражение психическим характером, давая высказыванию содержание [Husserl 1913, с.74]. Отсюда ясно, что трудно или даже невозможно представить содержание предложения исключительно с помощью зрительных изображений или с помощью такой предикатно-аргументной записи, в которой предикаты отображают только физические, "зримые" состояния и действия, а аргументы – только зримо воспринимаемые сущности.}
-128-
Во многих направлениях формальной логики условия истинности высказывания в конкретном возможном мире определяются как соответствие этому возможному миру, рассматриваемому, в свою очередь, как набор элементарных пропозиций. Так, истинное высказывание должно быть равносильно конъюнкции подмножества пропозиций из этого набора [M.J.Cresswell 1973]. В концепциях, в которых понимание приравнивается к знанию того, какие условия истинности зависят от значения слов и от конструкции предложения [P.Gochet 1980], построение модельного мира можно представить как пошаговое интерпретирование, основанное на правилах перевода синтаксической структуры предложения (у входящих в него лексических единиц) в набор пропозиций; причем такой переход сопровождает установление того, соответствует ли каждая получаемая пропозиция промежуточному представлению о выстраиваемом множестве возможных миров (в смысле Я.Хинтикки [Хинтикка 1980]), а множество этих миров постепенно сужается по ходу интерпретации. Этот процесс включает, среди прочего, установление референции и значения морфем и слов, из которых составлено предложение (см. [И.С.Улуханов 1974]).
Получаемый модельный мир – один или несколько одинаково вероятных – отражает не только структуру мыслимой картины предложения, но и соответствия между списком "персонажей" такой картины, с одной стороны, и множеством допустимых исполнителей их ролей в таком возможном мире, с другой. В результате сужения возможностей по ходу интерпретации "бесконечное множество сущностей сводится к конечному множеству символов" [H.Kronasser 1952, с.84] {Note 1}.
{Note 1. Сам ход и результат понимания отвечают тому представлению, которое находим у Э.Кондильяка: "Чтобы говорить понятно, нужно постигать и выражать свои идеи в аналитическом порядке, который расчленяет и вновь составляет каждую мысль... Итак, что же значит понимать, как устроена машина? Это значит иметь мысль, состоящую из стольких идей, сколько частей в этой самой машине, идей, которые точно представляют каждую часть и расположены в том же порядке" [Кондильяк 1780, с.196]. Тогда "тот факт, что мы можем обращаться с перекодированным выражением легче, чем с закодированным, равносилен тому, что мы понимаем в результате перекодировки" [Brennenstuhl 1982, с.100], – таково продолжение этой же мысли в рамках "биолингвистического" подхода.}
-129-
Правдоподобие взгляда на понимание как на построение модельного мира подтверждается тем, что о понимании говорят не только когда узнается значение сказанного, но и когда устанавливается, о чем идет речь [P.Hartmann 1958, с.49]. Возможность резюмировать даже сравнительно длинный текст представляется тогда как способность выхватить из модельного мира наиболее существенные черты, представленные элементарными пропозициями наибольшей важности. Связи, улавливаемые в таком мире (т.е. либо встраиваемые в него самим интерпретатором по ходу понимания, либо – неожиданно для самого интерпретатора – как бы сами собой высвечивающиеся из полученного результата), позволяют сравнительно легко и оперативно находить информацию, необходимую для резюмирования и дальнейшей достройки этого мира [B.Raphael 1969, с.33-35] и существенную для дальнейшего понимания. Вследствие этого информация выстраивается по степени существенности, в иерархии, что создает в модельном мире "поле напряжения" [K.Boost 1955]. Строя модельный мир, интерпретатор устанавливает соотношение между высказыванием и фактом, но не непосредственно, а с помощью этого – частично построенного – модельного мира. Недаром в узком значении понимание текста приравнивают иногда к нахождению связей между событиями в тексте [R.Wilensky 1980, с.347], а тем самым объяснению именно данного хода событий, с точки зрения замыслов и исполнения {Note 1}.
{Note 1. Так, система автоматической обработки текстов, описываемая в работе [R.Wilensky 1980], нацелена на установление в коротком тексте: а) для событий – планов, в которые события могут входить, б) для планов – целей, на выполнение которых направлены планы, в) для целей – тем, порождающих цели, или планов, для которых цели являются инструментальными воплощениями.}
Взгляд на понимание как на процесс интерпретирования выражает то представление, что слова – обычно не более, чем "намеки" [Gadamer 1967]: задача не в том, чтобы их "расшифровать" (т.е. просто перекодировать слова), а в том, чтобы установить, что за ними кроется. Причем мы "понимаем не только то, что читаем, но и во что верим" [Звегинцев 1976, с.301], т.е. констатируем непротиворечивость друг другу уже построенной части модельного мира, нашей внутренней жизни и ориентации дальнейшего интерпретирования. Это представление находим
-130-
еще у Николая Кузанского: "Все наши отцы
единодушно утверждают, что с веры начинается всякое понимание. Так, в любой
области знания прежде всего заранее предполагаются (букв.: имеются в качестве
пресуппозиции. – В.Д.) некоторые принимаемые только верой первоначала, на
которых строится понимание всех последующих рассуждений (...) "Если не
поверите, то и не поймете", – говорит Исайя" [Н.Кузанский 1440,
с.173]. Понимание не сводится к пассивному зеркальному отражению свойств вещи
(это было очевидно уже средневековым философам, см. [Джохадзе, Стяжкин 1981,
с.155]): в интерпретацию вкладывается и часть внутреннего мира читателя.
Поэтому, если и говорить о понимании как о процессе "постижения
смысла", то не как об "угадывании", а как о постепенной
достройке, восполнении недостающих деталей, как о подключении к целому.
Итак, в рамках данного модуля выделяются, в качестве характеристик, реалистичность (или, наоборот, степень фантастичности), правдоподобие, контраст модельного мира и внутренней жизни, поле напряжения и активность понимания.
Особенно ярко проявляется взаимодействие этих характеристик, когда на "вход" в "понимающую систему" подается нестандартное выражение [DeJong, Waltz 1983, с.131]:
а) новые примеры известных схем ситуаций или их планов, в виде новых предложений, никогда еще данной системой не интерпретированных (это наиболее простой случай, для которого, собственно, и создаются такие системы);
б) новые слова, которые следует понять в данном контексте;
в) сочетания слов, обозначающие нечто неизвестное интерпретатору;
г) новые события (когда требуется оценить их правдоподобие);
д) новые последовательности целенаправленных действий, когда следует установить мотивацию поступков каждого из участников событий;
е) новые метафоры и аналогии.
Так, адекватное понимание предложений типа Джон жадно поедал комплименты, не оставляя даже крошек представляет до сих пор нерешенную проблему для указанных систем {Note 1}.
{Note 1. В связи с этим разумно, по [DeJong, Waltz 1983, с.135-138], использовать следующие процедуры обобщения: а) построение схемы (сочленение старых схем между собой новым способом), б) усложнение старой схемы за счет обобщений какого-либо элемента ее, но не структуры в целом, в) изменение схемы за счет изменения модели мира в системе, г) "волиционализацию", когда схема констатирующего вида приобретает статус схемы планирования действия для достижения конкретных целей. Все это сопровождает процедуру понимания текста, тем самым реализуя тезис об обратной связи между построением мира интерпретации и модификацией внутреннего мира интерпретатора. С другой стороны, возможно, таким путем удастся моделировать и понимание метафор, исходя не из стратегии "от полного буквального значения – к полному реальному (метафорическому) значению" (против такой стратегии иногда выступают, опираясь на результаты психолингвистического эксперимента, см. [H.R.Pollio et al. 1982, с.431]), а из более сложных представлений.}
Назад
| Начало 
книги
| Дальше