2.4. Воплощение результатов интерпретации
Есть воспринимаемые (слышимые, видимые и т.п.) воплощения, типа «ответных действий», и невоспринимаемые (типа умозаключений, достройки внутреннего мира и т.п.). Начнем со вторых.
Часто считают, что в результате интерпретации возникают мыслимые картины, мир со своими образами и законами [Кузичева 1978, с.25] {Note 1}. Но не обязательно иметь в виду именно наглядные образы: образы разнородны, а слушающий должен их увязывать в единое целое [Ogden, Richards 1927]. В этом увязывании, в стремлении к нему – еще одно проявление кооперированности общения [J.McCawley 1978]. Интерпретация – не столько "искусство рассмотрения", сколько искусство "конструирования"; так, выражаясь словами С.Фиша, "истолкователи не декодируют стихотворения: они их создают" [S.Fish 1980]. На этом положении основывает свою концепцию теоретического литературоведения и З.Шмидт [S.J.Schmidt 1983a]. Сам же текст – "предмет обстановки в том мире, в котором живет и читатель"; текст есть "машина для продуцирования возможных миров, каждый из которых состоит из фабулы, персонажей, занятых в сюжете, и читателя, стоящего за пределами сюжета" [U.Eco 1979, с.246] {Note 2}.
{Note 1. Вот аргументы, выдвигаемые против такого взгляда [Ogden, Richards 1927, с.29]:
1) сомнительно, что в некоторых умах образы когда-либо возникали вообще, ведь образность мышления – это дар, доступный далеко не всем;
2) когда слово при интерпретировании не играет какой-либо значительной роли (например, при восприятии балета), говорить о создании еще каких-либо дополнительных зрительных образов неестественно;
3) и вообще, наглядные образы – это роскошь ума, а не предмет первой необходимости в жизни человека.}
{Note 2. И шире, интерпретация реконструирует один из "объективно данных миров, входящих в общественно закрепленное космическое пространство", а задача научной интерпретации в области обществоведения – в том, чтобы выявить принципы конструирования и те причины, коренящиеся в структуре взаимодействия людей и в истории общества, которые приводят к тому, а не иному выбору из этого космоса миров [H.-G.Soeffner 1982, с.16-18]. Это – аксиома герменевтической социологии.}
-52-
В интерпретации присутствует определенная точка зрения, организующая возможные миры в их отношениях. Интерпретация речи поэтому – даже скорее мысленная реорганизация хода событий, задаваемых в речи; интерпретация может быть вопреки или в согласии с изначальной авторской подачей событий [C.Fuchs 1983, с.30]. Интерпретатор может забегать вперед, упреждать авторскую подачу или послушно "реконструировать значения текста вслед за ходом событий" [H.-G.Soeffner 1982, с.13].
Именно точка зрения выступает на первый план, когда интерпретацию рассматривают как «представление о тех свойствах (внешнего) мира, которым данный текст в наибольшей степени отвечает и которое выглядит как построение “взгляда на мир”» [Fillmore 1984, с.127]. В результате интерпретация становится неизбежно многослойной (см. также [Бондарко 1988]). Семантическое описание тогда можно определить как выявление тех характеристик текстов, которые позволяют интерпретаторам адекватно реконструировать такой "взгляд на мир" [Fillmore 1984]. Буквальная, или, скорее, "номинальная", интерпретация текста тогда – такая, когда не домысливаются невозможные или маловероятные обстоятельства для того, чтобы "оправдать" структуру данного высказывания или текста [Fillmore 1968]: а именно, взгляд на мир, набор презумпций и определяют степень вероятности или невероятности примысливаемых обстоятельств {Note 1}.
{Note 1. Таким образом, интерпретация языкового выражения может быть рассмотрена по меньшей мере в двух аспектах:
1) описание ситуации или события в реальном мире и
2) реализация системы мнений человека-интерпретатора [E.E.Sweetser 1982, с.496].
Это положение можно переформулировать в терминах концепции Г.Хижа [H.Hiz 1969a], согласно которому интерпретация не соотносится с какими-либо реальными или мыслимыми объектами непосредственно: интерпретация соотносится с миром только посредством истины (т.е. некоторой системы взглядов на мир, в совокупности с реальными положениями дел в мире), в том или ином ее понимании (см. также [H.Hiz 1979, с.348]).}
Реконструируя мир, интерпретация позволяет реконструировать и говорящего, с той или иной степенью точности. В частности, при этом всплывают на поверхность даже невысказанные мнения говорящего. Так, говорящий реконструируется как индивид, отвечающий (по собственному мнению) условиям уместности любой из частей сообщаемой речи (или, в терминах "теории речевых актов", отвечающий условиям успеха речевого акта) {Note 1}.
{Note 1. Таким образом, реконструируя говорящего, одновременно можно реконструировать и то, что тот думает о себе и о своем адресате. "Личностный" и "безличный" способы подачи своего мнения позволяют каждому автору по-разному установить ту или иную степень дистантности, а также иногда преодолеть ограничения, накладываемые социумом на общение между людьми (см. [Rumelhart, Ortony 1976, с.517-518], а также c. 534.}
-53-
Итак, результат интерпретации, действительно, удобно представлять как логически связный мир. Однако это частный случай; более широкий взгляд связан с тем, чтобы называть такой результат значением, смыслом, суппозицией и т.п., которые часто, но не всегда могут быть изображены как внутренняя картина мира. Не пытаясь даже поверхностно обрисовать проблему значения и смысла, остановимся только на тех моментах, которые связаны с ответом на вопрос о результате интерпретации.
Прежде всего, что предшествует чему: значение высказывания определяет его интерпретацию, или же интерпретация представляет собой создание значения высказывания? Первый взгляд коренится в том представлении о значении, согласно которому значения создают особое царство, со своими законами и иерархиями, – аналогично отношениям между предметами реального мира (ср. платоновы идеи). Определенную поддержку этому взгляду дает лексикографический опыт: значение лексемам в словаре (особенно двуязычном) пытаются дать так, чтобы очертить по возможности наиболее широкий спектр возможных вкладов данной лексемы в значение целого предложения в произвольном контексте.
Однако имеет право на существование и реально представлен среди общелингвистических концепций и второй взгляд. Ведь предложение или текст, или вообще любая впервые сконструированная речевая единица могут не обладать значением до того, как были построены (как может не обладать значением и лексема до того, как она появилась в словаре), – а тем не менее, носитель языка может истолковать сложное выражение. И в то время, как реальный набор значений единицы словаря (лексемы) обычно бывает шире ее "внутренней формы", – значение синтаксически сложного выражения обычно совпадает с внутренней формой (особенно в случае неидиоматичных высказываний типа Мама мыла Машу); когда же сложное синтаксически выражение интерпретируется более сложным образом, чем буквальное истолкование смысла частей этого целого, мы имеем дело с единицей словаря (это случай идиом, типа набить руку, биться об заклад и т.п., см. [Соссюр 1977], [Г.В.Степанов 1963], [В.Н.Телия 1981]).
-54-
Нам представляется, что отношения между интерпретацией и значением непрямолинейны; ответ на поставленный выше вопрос поэтому не может быть однозначным {Note 1}. Однако отдельное "царство значений" – это только метафора.
{Note 1. Крайняя позиция Й.Энгелькампа [J.Engelkamp 1981, с.31], считающего, что значение – это фикция, реальна только интерпретация как целенаправленное поведение, как представляется, оставляет без ответа вопрос о том, почему же тогда мы понимаем друг друга.}
Интерпретация скорее состоит в создании значения или в реконструкции этого создания в соответствии с целями интерпретатора и с реконструируемыми же целями автора речи [Bennett, Hartmann 1979, с.588]. Этот сложный процесс, связанный с использованием различных видов стратегий интерпретатора (об этом будет говориться ниже), направлен на порождение значений [M.Cooper 1981, с.1]. А поскольку наиболее общая цель интерпретации – "гармонизация", – ее можно представить как построение глобального значения для целого интерпретируемого выражения (в частности, для целого текста), см. [E.Hirsch 1967, с.220-237] {Note 1}.
{Note 1. Учитывая то, что носители языка интерпретируют значения в речи как выражения тех значений, которые коренятся в культуре, М.Халлидей приходит к выводу, что язык – один из семиотических модусов построения культурообусловленных значений [Halliday 1984, с.9].}
Таков взгляд интерпретационистской концепции. В частности, З.Шмидт полагает, что текст не обладает значением сам по себе: значения привносятся в тексты говорящими и слушающими по ходу того конструктивного процесса, который определяется способностями и намерениями субъектов речи [S.J.Schmidt 1983a, с.255].
Однако есть и усложнения: ведь хрестоматийные тексты (их обязаны знать все носители данного языка в рамках данной культуры: начальная, "открывающая" сура Корана, огромное количество цитат из таких произведений, как "Горе от ума" А.С.Грибоедова, "Евгений Онегин" А.С.Пушкина и т.п.) при своем воспроизведении не воспринимаются как такие, для которых нужно установить значение тем же способом, что и в случае совершенно новых выражений. Эти хрестоматийные тексты, как кажется на первый взгляд, уже обладают некоторым значением еще до цитирования. Мы считаем, что такие цитаты могут быть приравнены в данном отношении к идиомам; то, что в лексикографической практике эти цитаты не всегда вводятся в качестве отдельных единиц, вполне объяснимо чисто техническими причинами. Как и вообще в случае идиом, интерпретация этих выражений некомпозиционна, и скорее состоит в "переистолковании", о чем ниже.
-55-
Вот почему следует так разграничить два понятия "значение":
1) значение единиц, хранимых в качестве "неразложимых" (в частности, значения элементарных единиц словаря, значения идиом, значения хрестоматийных цитат и т.п.), и
2) значения, "вычисляемые" по ходу интерпретации.
Оба случая представлены, например, когда хранимая единица полностью составляет текст, подвергаемый интерпретации (например, когда текст состоит ровно из одного слова или идиоматического словосочетания, или же, наконец, когда произносится хрестоматийный текст). Ведь в этом случае результат интерпретации может отличаться от "хранимого" значения в следующем отношении: интерпретация как предложения [J.Lyons 1977, с.170], так и любого другого речевого отрезка (в конкретный момент события интерпретации) определяется по меньшей мере как сочетание результирующего значения этого отрезка, взятого в его целостности, с его референцией – соотнесенностью с конкретным (обычно довольно ограниченным) набором объектов. Иногда говорят в таком случае даже не о референции, а об "индексе", или "точке отсчета" для установления референции. Например, для выражений Иванов поступил на работу и Герой не моего романа, употребленных в разговоре об одном и том же человеке, об Иванове, в первом случае интерпретация композиционна, а во втором – включает в себя и референцию к Иванову, и привкус интертекстуальности. Поэтому при интерпретации из "хранимых" значений мы выбираем все, что поможет установить объект-референт имени [A.Gardiner 1932, с.115].
Итак, мы различаем, соответственно, два вида значения:
1) языковое значение (или "хранимое", или "инвентарное") и
2) речевое значение (или "контекстнообусловленное", или "реальное", или "текстовое").
Хранимое и текстовое значения совпадают, когда языковая единица совпадает с единицей речи в конкретном акте интерпретации.
Значение – то, на что опираются и что создается при интерпретировании; смысл же всегда только создается в результате понимания (т.е. более сложного процесса). Можно говорить о "переосмыслении" ранее сказанного и понятого (когда вы лучше узнаете своего собеседника, его характер, его потенциальные и реальные намерения, его внутренний мир и т.п.). "Переозначивание" же состоит в новом способе интерпретирования, закрепленном в практике данного социума, – но далеко не всегда по ходу одного конкретного
-56-
разговора {Note 1}.
{Note 1. И.Фонадь различает значение предложения, определенное его элементами и структурой, с одной стороны, и смысл, приписываемый всему высказыванию в целом в рамках данного языка [I.Fónagy 1982, с.49]. Мы говорим, соответственно, о языковом и речевом значениях, второе из которых может быть названо "смыслом" только при реализованности в конкретном процессе общения.}
То, что называют "транспозицией смысла" (происходящей в результате интерпретации, взятой как реконструирующая и "вскрывающая" деятельность, приводящая к заполнению пропущенного в высказывании и к соответствующему перифразированию, – или "катализу", в смысле Л.Ельмслева, см. [Ельмслев 1943], а также [H.Parret 1983, с.83]), в наших терминах – переход от языкового к речевому значению; смысл же – это реальность речевого значения, но не само это значение. Транспонированное значение не совпадает с "вычисляемым", основанном исключительно на "хранимых" значениях; "буквальное" значение – это противоположный случай {Note 1}. Интерпретация, помимо лексики, в различной степени использует знания о мире, об универсальных условиях коммуникации и об элементах прагматической ситуации [S.Borutti 1982, с.52], без которых немыслимо создание адекватного речевого значения {Note 2}.
{Note 1. С.Борутти [S.Borutti 1982, с.52] видит в этом различение уровней реализации смысла; в нашей терминологии, речь идет о различных уровнях реализации речевого значения, – и только тем самым, потенциально, и смысла.}
{Note 2. Связана интерпретация высказывания и с помещением "конвенционального" (т.е. языкового) значения в конкретный контекст опыта [Glasersfeld 1983, с.213]. Но лишь коммуникативным значением, а не смыслом выражения (вопреки работе [I.Heim 1983, с.88-89]), мы бы назвали результат "вычисления" содержания для языковых выражений, основанного, в частности, на следующих системах знаний (ср. также [M.Bierwisch 1979]:
1) знание системы языка, определяющее языковые значения;
2) "когниция", т.е. "когнитивный опыт" ("обыденное знание"), на основе языкового знания приводящий к речевому значению, и
3) знание "систем действий" в общении, принятых в данном социуме, которые дают уточненное речевое значение.
Назвать коммуникативное значение "коммуникативным смыслом" можно только тогда, когда данную интерпретационную ситуацию можно оценить как понимание, о чем см. следующую главу.}
Таким образом, высказывания в результате интерпретации приобретают речевое значение, которое, актуализировавшись в виде смысла, дополняет, сужает или трансформирует уже сложившийся внутренний мир интерпретатора. Речевое значение высказывания, кроме прочего, выполняет функцию "гармонизации" того, что в рамках конкретного текста было сказано раньше.
-57-
На этой мысли основано большое число концепций. "Увязывающая" функция в них иногда выступает под названием "отношение между пропозициями" в рамках дискурса (т.е. в рамках текста в его становлении). Так, интерпретация дискурса дает:
а) отношения предложений к их контексту в рамках этого дискурса (в частности, временные, личностные, референциальные и межличностные) и
б) отношения предложений к другим текстам, которые знакомы данному интерпретатору, увязывание их с данным текстом и данным непосредственным окружением [P.Ricoeur 1971], [P.Ricoeur 1976].
Эти два типа отношений, один из которых может быть назван "внутритекстовым", а второй – "межтекстовым", или "интертекстуальностью" высказывания, на конкретном культурном фоне придают связность внутреннему миру говорящего [A.L.Becker 1979, с.257], – а когда дискурс интерпретируется не самим говорящим, – то служат и основанием для вывода о связности (когерентности) или несвязности такого мира у говорящего {Note 1}.
{Note 1. Именно установлению связности, т.е. логичности, и способствуют те виды отношений между предложениями в рамках текста, которые выделяются в работе [M.Hoey 1983, с.19]:
а) отношения логической последовательности (отношения между событиями) и
б) отношения соположимости (соответствие той степени, в какой описания референтов, даваемые текстом, позволяют идентифицировать соответствующие объекты).}
Кроме "глобальных" функций, названные отношения имеют и локальные: недаром речевое значение очередного предложения сужается до того или иного смысла по-разному, в зависимости от того, что было сказано в том же тексте раньше (см. [E.O.Winter 1971], [E.O.Winter 1974]) {Note 1}.
{Note 1. Такие отношения выполняются при интерпретации высказываний, входящих в текст, каждому из которых может быть приписан, помимо такого локального вклада, еще и следующий промежуточный результат интерпретации в рамках целого текста [M.Hoey 1983, с.170-171]:
а) квалифицирование предложения как ответ на вопрос, который к данному моменту сформировался у читателя (опытный автор умеет так построить свой текст, чтобы подобные вопросы складывались у читателя к нужному моменту: опытный автор регулирует отклик читателя по ходу интерпретации текста);
б) квалифицирование предложения как ответ на неожиданный вопрос – и тем самым способ заставить читателя задуматься над тем, что ему еще и в голову не приходило;
в) отказ предложению в статусе ответа на какой-либо вопрос, что равносильно принятию несвязности текста.
Разумеется, по ходу интерпретации ревизуется и сам список возможных и недопустимых вопросов. На эти же отношения "отклика" можно взглянуть и с точки зрения того, насколько конкретное предложение или иное выражение текста в состоянии дать точный ответ, – на этом основана направленность теории "приблизительной интерпретации" [M.Pinkal 1983]. Так, между двумя высказываниями могут возникать отношения типа "быть настолько же точным", "быть уточнением для предшествующего высказывания", "представлять неформальный пересказ того, что последует в тексте дальше".}
-58-
Интерпретация "саморегулируется": интерпретация начала текста регулирует интерпретацию последующих частей, т.е. имеется обратная связь интерпретации со своим объектом. Эта связь может быть дана в тексте либо явно (как в выражениях условия, типа "Если .., то .."), либо неявно (отношения между предложениями текста, оцениваемые как "невысказанные в дискурсе", "невысказанные отношения").
Неявно поданные связи, в свою очередь, подразделяются на две большие группы:
а) те, которые вырабатываются автоматически, не приводя к дополнительным увеличениям в объеме времени интерпретации, и
б) неавтоматические, заставляющие интерпретатора принять дополнительные допущения [Brown, Yule 1983, с.259].
Так, из предложения Отца Николая звали Петром вытекает, что если дальше мы встретим имя Николай Петрович, то с полным правом можем ему приписать ту же референцию, что и имени Николай в этом предложении. Это отношение между Николай и последующими появлениями имени Николай Петрович – автоматическое в той степени, в какой багаж знаний читателя включает сведения об употреблении отчеств в русской речи. Когда же мы слышим предложение типа Динка выскочила из комнаты и страшно замяукала, то первой гипотезой-допущением будет то, что Динка – имя кошки (именно в силу употребления предиката замяукала); однако поскольку в последующем тексте может говориться, что замяукала не кошка, а маленькая девочка, которая захотела испугать своих родителей, – мы можем убедиться в том, что в этом случае речь шла именно о дополнительном допущении, опровергнутом в дальнейшем тексте.
Таким образом, различие между автоматическими и неавтоматическими отношениями заключается в том, принадлежит ли связующее звено активному запасу знаний у стандартного носителя языка или же оно принимается специально для этого текста. Поэтому можно сказать, что автоматические отношения могут и не выводить интерпретацию за пределы речевого значения (хотя и выводят за пределы языкового значения), а неавтоматические связи приводят к смыслу текста (а не просто к речевому его значению).
В наиболее общем случае отношения между отдельным высказыванием и всем эпизодом интерпретации можно определить как установление связей между теми "концептуальными структурами, которые вызываются текстом, и сетью концептуальных связей, составляющих мир опыта конкретного индивида" [Glasersfeld 1983]; в других терминах – речь идет о соотнесении концептуальных структур, навязываемых данным текстом,
-59-
с когнитивными схемами индивида {Note 1}. Понятие
"интерпретация" поэтому позволяет связать между собой то
человеческое, что присуще слову и речи, и то в действительности, что образует
предпосылки для отражения ее человеком. К факторам, определяющим событие интерпретации,
относятся, таким образом, мышление, символы и референты [Ogden, Richards 1927,
с.243-250].
{Note 1. Такие связи подвержены биографическим, социальным и культурологическим изменениям [S.J.Schmidt 1983, с.256]. Сама же "сеть концептуальных связей" может быть по-разному моделируема в зависимости от возможностей формализации (или даже в зависимости от несовершенства или полного отсутствия средств формализации). Поэтому интерпретация может быть охарактеризована как соотнесение грамматических конструкций с независимо определяемыми структурами [L.Carlson 1983, с.149-150], а именно, например, со следующими:
а) со структурой реального мира (как считал Блумфилд);
б) только с некоторыми конкретными аспектами этого мира (когнитивная психология, см. [Величковский 1982];
в) с классом возможных миров, или моделей (семантическая теория моделей);
г) с другим языком, например, с формальным языком "интенсионального" исчисления (как в грамматике Монтегю) или с формальным языком "семантических маркеров" (как у Дж.Катца [J.J.Katz 1972]);
д) с "языковыми играми" (как в теоретико-игровой семантике Я.Хинтикки, в концепциях диалогических игр и т.п.).
Причем эти "независимо определяемые структуры" в результате интерпретации видоизменяются и совершенствуются, – вот почему интерпретация приводит к расширению возможностей интерпретатора, к новым его перспективам. Несколько заостренную формулировку получило это положение в волюнтаристской теории Ф.Ницше [F.Nietzsche 1887], считавшего, что интерпретирование как одно из проявлений "воли к власти" приводит к расширению этой власти (см. [G.Rupp 1982, с.225-248]). Во всяком случае, взгляд на внутренний мир, значение в широком смысле и отражение связей между языковым выражением и названными величинами подтверждает то положение, что "...значение слова устанавливается человеком, а не представляет результат естественного отражения" см. [Б.А.Серебренников 1983, с.24]).}
Итак, степень духовности результата интерпретации может варьироваться в зависимости от видов мышления, участвующих в ней в конкретном эпизоде обращения с языком. Высказывание и даже текст, интерпретирующие другие высказывания или тексты, – это частные случаи результата интерпретации, а именно те, которые воплощены в речи, при участии "вербального мышления" {Note 1}.
{Note 1. Именно поэтому справедливо замечание Э. Бенвениста о том, что язык «может, в принципе, все категоризировать и интерпретировать, в том числе и себя» [Benveniste 1969a]. Даже когда в качестве языка интерпретации выбирается язык логического исчисления, набор категорий, входящих в такую интерпретацию, не произволен, а наследует многие из тех «категориальных установок», которые, возможно, неявно заложены в языке интерпретируемой речи [J.Kaminsky 1982, с.69-74]. Например, когда высказывание получает более одной интерпретации на том же языке или на каком-либо ином, результат интерпретирования может быть оформлен так, чтобы выглядеть как ровно одно высказывание, неоднозначное в тех же отношениях, что и исходное (таков обычный прием при переводе художественных произведений на другие языки), – либо же представлять перечисление всех возможных «прочтений» исходного выражения в виде списка других высказываний [R.Cooper 1983, с.78], – но в обоих случаях налицо категориальная установка, допускающая синкретизм именно данного, а не иного набора категорий.}
-60-
Выбор "языка интерпретации" связан с вопросом о том, как соотносить категории (мышления, бытия и языковые категории) с денотацией в рамках "интерпретирующих высказываний". Один из наиболее распространенных способов – "перевод": интерпретирующее высказывание строится на "языке денотаций", – скажем, на языке интенсиональной логики (как в грамматике Монтегю), так чтобы соотнесение классов денотатов с категориями было "прозрачным". Другой подход (как в работе [E.L.Keenan, Faltz 1980, с.335-336]) состоит в том, чтобы не переводить интерпретируемое выражение, а "разметить" его в соответствии с категориальной принадлежностью. При этом дальнейшие преобразования, осуществляемые над высказыванием (выявление логических следствий, отрицаний и т.п.), оказываются выполнимыми, исходя непосредственно из такой дополненной "поверхностной" формы. Иначе говоря, если при первом подходе в качестве "исходной интерпретации", из которой выводятся все требуемые виды интерпретации, предлагается запись на логическом языке, то при второй нет промежуточных звеньев между самим высказыванием и всеми видами его истолкования.
Знаки же языка интерпретации (на котором и формулируются интерпретирующие суждения) обладают двойной направленностью {Note 1}:
1) на те предметы, которые имеет в виду автор высказывания-объекта, и
2) на те слова и выражения, которые этот автор использует (адекватно или неадекватно, по мнению интерпретатора).
Вторая из этих направленностей (повторная, или вторичная референция, если угодно) определяет понятие «удовлетворительности» описания [H.Hiż 1979, с.348]: а именно, набор объектов – кандидатов на звание «заместителей имен» (или переменных в логической записи) – удовлетворителен в том случае, когда высказывание, содержащее данные имена,
{Note 1. Э.Бенвенист в свое время констатировал "двукратную референцию", происходящую:
1) при становлении словесного знака (первичное означивание), чтобы обозначать, узнавать, идентифицировать предметы;
2) при формировании высказываний в реальной речи (вторичное означивание), чтобы интерпретировать их смысл [А.А.Уфимцева 1980, с.73].}
-61-
становится истинным, если помыслить, что именно
данные объекты являются референтами этих имен. Например, предложение Человек
написал вчера письмо станет истинным высказыванием, если вместо имени человек
подставить имя того конкретного лица, которое, действительно, вчера написало
письмо (заметим, что используя фактор двукратной референции, мы подставляем не
объекты на место имен, – это было бы абсурдно, – а иные имена некоторых
объектов, которые могут представлять некоторую более общую категорию). Так,
предположив, что Иван Петрович – тот человек, который удовлетворяет сформулированному
условию истинности, мы в результате подстановки получим Иван Петрович
написал вчера письмо. И наоборот, если в предложении Человек богат
мыслью вместо имени человек подставить имя того индивида, который по
мнению интерпретатора на самом деле мыслью не богат, – то получится неудовлетворительная
интерпретация.
2.4.1. Компоненты результирующей интерпретации
Предлагая в рамках логических систем ту или иную структуру интерпретации, исследователи черпают вдохновение из наблюдения над обыденной интерпретацией. Покажем это на нескольких примерах.
Э.Кинан [E.L.Keenan 1976b, с.237] предполагает, что интерпретация формального языка должна:
1) определить "универсум дискурса", т.е. множество объектов – реальных или вымышленных, – которые могут фигурировать в качестве референтов при интерпретации;
2) указать каноническое "дискурсное имя" каждому объекту в таком универсуме, причем таким образом, чтобы в логической записи результата интерпретации эти имена могли фигурировать, не вызывая неоднозначности, имея вид "свободных переменных"; и
3) обладать интерпретирующей функцией, "вычисляющей" истинностные значения предложений, а также определяющей, являются ли те или иные переменные и имена собственные обозначениями для элементов дискурсного универсума, а те или иные неэлементарные описания ("дескрипции") – в частности, нарицательные именные группы, – дескрипциями для элементов этого универсума (в неканоническом виде) {Note 1}.
{Note 1. Более формально, интерпретацию языка (в том числе и естественного) Э.Кинан [E.L.Keenan 1972] определяет как набор из шести членов:
1) универсум дискурса для языка (непустое множество),
2) множество дискурсных имен, не пересекающееся с базисным словарем языка,
3) множество предложений, получаемых в результате добавления дискурсных имен к базисному словарю языка, – в таких предложениях дискурсные имена появляются в качестве переменных для имен, в рамках атомарных предложений,
4) множество имен собственных данного языка,
5) набор истинностных значений (И – "истина", Л – "ложь", Н – "неопределенно"),
6) функция, вычисляющая истинностные значения целых выражений, исходя из истинностных значений их компонентов.}
-62-
Такое представление логической интерпретации соответствует тому мнению, согласно которому мы интерпретируем речь не в "безвоздушном пространстве" собственного разума, а только на фоне наших знаний о том, какие объекты могут существовать, а какие невозможны. Однако этот способ определить интерпретацию чреват парадоксами, родственными расселовскому: поскольку понятие "универсум" соответствует некоторому предмету, для него должно иметься некоторое "дискурсное имя", а сам универсум должен быть представлен в качестве своего собственного элемента. В результате операция приписывания или просто конструирования дискурсных имен становится весьма непрозрачной, а понятие "универсума" неконструктивным (т.е. таким, которое невозможно получить в результате конечного числа шагов).
Другой пример композиционной интерпретации – грамматика Монтегю, а точнее, одна из модификаций ее [Karttunen, Peters 1985: 270-275]. Согласно этой концепции, каждому порождаемому предложению приписываются три вида выражений в качестве интерпретации:
1) экстенсионал – отражает семантическое содержание предложения, давая логическую формулу предложения;
2) импликативный компонент – отражает все те следствия, которые – в качестве «продолженного смысла» – вытекают из буквального значения, описываемого экстенсионалом {Note 1};
3) «компонент наследования», в котором указывается, как значение компонентов «наследуется» (или наоборот, не наследуется, когда пресуппозиция придаточного предложения так и не становится действительной для всего предложения [Падучева 1985] целым выражением {Note 2}.
Эта концепция компонентов
{Note 1. Например, предложение с прямым значением вопроса может получить импликативный компонент, оцениваемый как приказ или просьба. Предложение Вас не затруднит закрыть окно? имеет, в частности, такой импликативный компонент: "Закройте, пожалуйста, окно".}
{Note 2. Еще ýже представляет результат интерпретации Т. ван Дейк [T.A.v.Dijk 1981, с.308], считая, что имеются два вида интерпретации: а) интенсионал (пропозиция) данного предложения и б) референциальное насыщение ("удовлетворение") интенсионала – набор референтов, при которых предложение отражает истину. Ясно, что при этом речь идет об определении первого компонента – экстенсионала, представленного двумя частями – интенсионалом и "удовлетворением".}
-63-
нацелена на логическое увязывание прямого и
непрямого значений языковых высказываний и отражает следующее предположение: мы
интерпретируем высказывания и тексты, одновременно отдавая себе отчет о
множественности интерпретаций. Однако такая концепция бессильна против
возражений типа: «А почему же все-таки одни интерпретации обладают
предпочтительностью по сравнению с другими?» Почему, например, предложение Как
ваши дела? мы обычно воспринимаем не как призыв подробно рассказать о
здоровье, семейных и трудовых отношениях, о просмотренных телепередачах и т.п.,
а скорее как ритуальную формулу приветствия?
Конечно, к логической интерпретации не следует предъявлять слишком высоких требований: это не более чем попытка решать конкретные типы логических задач в огрубленном представлении. Например, в рамках систем логической интерпретации можно поставить такие задачи, как логический вывод из высказываний, взятых с временными, модальными, локальными и т.п. характеристиками. Но существенно, что в существующих концепциях набор компонентов интерпретации обычно весьма ограничен {Note 1}.
{Note 1. Так, одни считают [Fillmore 1984, с.127], что интерпретация должна отражать:
а) восприятие контекста,
б) догадки относительно намерений говорящего, скрытых за его речью,
в) знания о мире (привязывают события, "описываемые" текстом, к некоторой исходной точке и придают тем самым связность предложению).
Другие [L.Apostel 1980, с.238] включают в интерпретацию:
а) цели говорящего, высказывающего пропозицию Р (отражаются модификацией "внутреннего мира", соответствующего представлениям о "внутреннем мире говорящего" у интерпретатора: цель описывается как переход одного возможного мира в другой);
б) те средства, которые говорящий собирается использовать сразу же после достижения этих целей;
в) момент времени, в который приходится ревизовать предшествующие интерпретации высказывания;
г) оценку совместимости реинтерпретации с самими ранее высказанными суждениями.
Сюда же, видимо, следует добавить [Freundlieb 1983, с.262] оценочные суждения, суждения о фактах, об общем историческом и социологическом контексте, в котором интерпретируемый объект (в частности, текст) создан или в котором он интерпретируется. Интерпретация может отражать и саму ситуацию интерпретирования, являясь чем-то вроде протокола интерпретирования. Так, по [Glasersfeld 1983, с.206], субъект C интерпретирует объект Х в такой ситуации:
1) имеется активный субъект – С, "интерпретатор",
2) имеется объект X, воспринимаемый этим С,
3) в результате интерпретирования, выполняемого С, появляется результат интерпретации. Y, который не является частью непосредственного восприятия С, но связан с Х некоторым отношением, известным субъекту С.
Такой протокол взаимодействия С, Х и Y, иначе говоря, может представлять один из компонентов результирующей интерпретации.}
-64-
Однако поскольку компоненты эти могут включать свои подкомпоненты и т.д., компонентная структура результата интерпретации может привести к необозримости этого результата, взятого как объект. Никакая репрезентация на бумаге, следовательно, не в силах адекватно отразить этот бесконечный результат непосредственно, без использования уловок. Гораздо более наглядно отражение на мониторе ЭВМ. В каждом отдельном эпизоде интерпретирования мы имеем тогда дело с интерпретацией не в ее бесконечных (в силу рекурсивности) компонентных проявлениях, а только с некоторым видом (или несколькими видами), формируемым на основании возможностей интерпретатора. Иначе говоря, интерпретация каждый раз связана и с выбором направленности, перспективы (диктующей один, а не другой вид представления результата), схемы интерпретации и с выбором заполнения такой схемы.
Назад | Начало 
книги | Дальше